Гарторикс. Перенос - Юлия Борисовна Идлис

После возвращения с выезда Эштон почти перестал разговаривать с драками своего барака. Всё внимание уходило на то, чтобы свыкнуться со свалившимся на него даром ищейки. Иногда он пропускал кормление, не успевая переключиться с собственных ощущений на погоню за птицами. Эштон заметно осунулся; если бы Герт, Халид и трое сектов-надсмотрщиков не подкармливали его на прогулках, он давно бы уже стал мишенью на тренировках.

Поначалу запахи разных сознаний оглушали его, стоило лишь приоткрыть пасть. Они заполняли его целиком, не давая смотреть и слышать, что говорят их носители. Эштон даже прозевал несколько замечаний от мастера Сейтсе, залюбовавшись глубоким бордово-коричневым запахом его сознания, за что получил электрокнутом по морде. Но за мелкие проступки баллы теперь не снимали – ни с него, ни с выездного молодняка. Тридцать шестой, которого перевели в барак Ролло на место Сорок первого, был уверен, что молодняк готовят к первым боям на Арене.

Постепенно Эштон научился блокировать одни запахи и фокусироваться на других. Орган, отвечавший за специфический «нюх» ищейки, по всей видимости, находился на поверхности раздвоенного языка – во всяком случае, при соприкосновении языка с воздухом запахи сознаний становились гораздо ярче. Высунув язык на всю длину, Эштон мог почувствовать запах сознания в тушке, находившейся на противоположном конце большой тренировочной арены. Некоторые особо резкие запахи пробивались сквозь щели в металлических стенках, так что со временем он стал узнавать и тех обитателей рабочих бараков, которых ни разу не видел.

Запахи были у всех – даже у привратников. Сознание Двести восьмого пахло душным пепельным цветом. Сознание Сто шестьдесят пятой было женским, но пахло при этом яростным оранжево-черным, как плавящийся металл. Эштон всякий раз вздрагивал, проходя мимо нее, словно на язык ему капали раскаленным железом.

Только старичок в синем комбинезоне не имел своего запаха. Эштон узнавал его по странному голубоватому холоду, который ощущал в затылке, как только старичок появлялся рядом. Но даже вытянув шею и высунув язык так, что он почти касался стоптанной теннисной туфли, Эштон всё равно не чувствовал ничего, кроме этого холода.

– Твое сознание ничем не пахнет, – сказал он старичку, улучив момент, когда на тренировочную арену выгоняли соседний боевой барак.

– Да? – тот задумчиво пошевелил бровями. – Может, у меня вообще нет сознания? – и громко расхохотался.

Почему-то его забавляло всё, что Эштон говорил или делал со дня их встречи в Зале Ожидания. Больше никто из Ангара не вызывал у старичка такого веселья. Судя по уверенности, с какой старичок ориентировался в лабиринтах бараков, он знал Ангар хорошо и явно провел в нем больше времени, чем Эштон. Но делиться опытом – не спешил, неизменно оборачивая любой вопрос в шутку, понятную только ему.

В конце концов Эштон смирился и стал относиться к нему как к ветру, который то поднимался, то стихал, подчиняясь движению солнц на небе, вращению планеты и сотне других никому не подконтрольных факторов. При желании разговаривать со старичком можно было, не открывая рта: он читал мысли так, словно сознания драков были для него открытой книгой – не слишком увлекательной, но с крупным шрифтом и удобно переворачивающимися страницами. Через некоторое время Эштон заметил, что с трудом отличает реплики старичка от своих мыслей, – тем более что никому другому эти мысли не были интересны.

Ролло старался держаться от Эштона подальше. Другие участники контрабандной схемы вели себя как ни в чем не бывало, но с ними Эштон пересекался реже: Йона и Лламано заведовали рабочими бараками, Пати управлял складами, а Герт был занят новичками, поступившими со свежей сортировки. Халид, который обычно следил за тем, чтобы драки не рвали друг друга на тренировках, почти не появлялся, принимая поставки с Периферии: в «красный» год, когда белое солнце едва поднималось в зенит, урожайный промежуток был коротким, и Ангар спешил запастись провизией до наступления длинных багровых сумерек.

Каждое утро по пути на тренировку боевой барак в полном составе проходил мимо Семьдесят шестого, всё так же прикованного близ ворот. При появлении надсмотрщиков или мастера Сейтсе он вскакивал и расправлял гребни, демонстрируя заросший уродливой чешуей обрубок хвоста и всяческую готовность к работе. Кормили его объедками, так что из-под гребней на впалых боках торчали кости, но злости и бодрости ему было не занимать.

В один из дней мастер Сейтсе, проходя мимо, остановился и, бросив на Семьдесят шестого короткий оценивающий взгляд, произнес всего одно слово:

– Завтра.

Новость разнеслась по Ангару со скоростью лесного пожара. Тридцать шестой на правах старожила признался, что слышал от кого-то из своего барака рассказ о том, как решалась судьба одного из привратников – вроде бы Сто шестьдесят пятой.

Давным-давно она тоже была боевым драком. Однажды ее привезли с Арены порядком потрепанной: против нее выставили прима с Периферии, который почти победил, методично орудуя палицей и шарами с жидкостью, плавящей плоть. К счастью, Сто шестьдесят пятой удалось вывернуться и вцепиться ему в ногу как раз тогда, когда он уже доставал голубой стилет. Прим опустил палицу ей на голову, выбив глаз и раскрошив половину морды, но она не разжала зубов, а подмяла его под себя и воткнула в глотку расправленный боковой гребень.

Эта жажда жизни так впечатлила мастера Сейтсе, что он привез Сто шестьдесят пятую в Ангар и позволил заживить раны. Как только она пришла в себя, он спустил ее с цепи и стравил с тогдашними привратниками, сообщив, что тот, кого ранят первым, будет признан лишним – и пойдет на корм боевым баракам.

– Кончилось тем, что они с Двести восьмым навалились на Пятьдесят второго вдвоем, – сказал Тридцать шестой, смакуя воображаемые подробности легендарной схватки. – Как-то она с ним об этом договорилась. Но против Семьдесят шестого у них обоих не будет ни одного шанса.

Это понимали все. Семьдесят шестой присматривался к привратникам, наблюдая за тем, как они двигаются и чем возмещают недостаток зубов и конечностей. Двести восьмой и Сто шестьдесят пятая бросали друг на друга тревожные взгляды, словно пытались понять, не сговорился ли уже напарник с Семьдесят шестым, хотя было ясно, что он легко мог порвать любого из них в одиночку. Видимо, мастеру Сейтсе надоело видеть двух убогих калек на въезде в Ангар, и он решил, что пришло время сменить картинку.

На ночь Семьдесят шестого увели подальше, к рабочим баракам: треск его гребней и низкое нервное рычание мешали дракам спать. Привратникам бросили почти