Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Как такового единства антибольшевистского лагеря не было, и во многом достижению его мешала позиция главы Временного правительства. Керенский принадлежал к вполне современному типу российского политика, который в основе своих действий видит интригу, направленную на реализацию принципа собственной бесконтрольной власти. Он не мог мириться с тем, что во главе армии оказался популярный человек, который мог претендовать на верховную власть. Характерно, что почти сразу же после встречи этих двух людей появились слухи об отставке Корнилова и Савинкова, которые пришлось официально опровергать89.

Московское совещание

Правительство активно готовилось к пробе сил на совещании, надеясь продемонстрировать и свои достижения, и народную любовь к своему руководителю. Если верить Керенскому, в этот период «крайне быстрыми темпами» шло восстановление России и она «стремительно набирала силы»1. Совещание планировалось масштабно. В работе его должно было участвовать около 1500 человек, не считая депутатов Думы всех четырех созывов2. Для проезда членов совещания из Петрограда в Москву 10 (23) и 11 (24) августа было организовано 2 специальных поезда3. Работу совещания должны были освещать около 150 представителей печати4. При этом совещание не имело ни программы, ни ясной цели, «предполагалось только выслушать заявления друг друга, а затем с миром разойтись»5.

Керенский прибыл в Москву 10 (23) августа отдельным поездом, сопровождаемый Е. К. Брешко-Брешковской и В. М. Черновым. На открытом автомобиле они отправились в свою резиденцию – Большой Кремлевский дворец6. В тот же день в 14:40 в первопрестольную приехал и Корнилов. На вокзале его встречали московские власти – городской голова, комиссар города, командующий войсками округа А. И. Верховский (недавно переведенный на эту должность из Севастополя и по этому случаю произведенный в полковники), представители Офицерского союза, союзов георгиевских кавалеров и бежавших военнопленных, французский атташе7.

Встреча была более чем скромной, а объяснение тому – простым. Редактор газеты «Армия и флот Свободной России» вспоминал о настроениях, царивших в Москве накануне начала работы Государственного совещания: «Десятого августа, в день прибытия Верховного главнокомандующего, во всем городе чувствовалось, что вся внесоветская Россия ждет от Корнилова не сговора со Временным правительством, а замены скрытой диктатуры Совета открытой диктатурой Корнилова. В Москве эти реакционные настроения были, вероятно, еще сильнее»8. В этой ситуации революционная демократия в его лице прибегала к единственному способу действий – ослаблению армии путем назначения на командные посты по принципу личной преданности и призывам к восстановлению воинской дисциплины. Так, назначенный именно по этому принципу Верховский вместе с Московским советом готовился подавить возможное выступление в пользу Корнилова в день открытия Государственного совещания. Верный Керенскому полковник вызвал для встречи Верховного главнокомандующего только полуроту юнкеров и полуроту сводного женского батальона9.

В почетный караул пришла сводная рота Александровского училища во главе с его начальником генералом С. П. Михеевым. Корнилова бурно приветствовали. У выхода из вокзала его ждала многотысячная толпа, в центре города сторонники генерала собирались у Иверской часовни10. Некоторые подразделения, как, например, 9-й казачий полк и представители Союза георгиевских кавалеров, явились по собственному почину. В этой обстановке Верховский счел необходимым не ограничиться официальным рапортом, но предупредил Корнилова о готовности гарнизона Москвы подавить «государственный переворот»11.

Это было типичным приемом этого человека – опираться на левых для укрепления собственных позиций. «По своему внешнему облику – аристократ, по своему внутреннему стилю – большевик, Верховский начал свою деятельность как типичный демагог»12. Точно так же он вел себя и накануне и во время приезда Корнилова. 11 (24) августа, ссылаясь на решение Советов, он запретил неорганизованные демонстрации и выступления, предупредив: «Революционные войска с оружием в руках будут стоять на страже спокойной работы совещания, созываемого Временным правительством с ведома и согласия большинства организованной демократии»13.

Иначе он поступить не мог. 13 (26) августа он записал в своем дневнике, что Корнилов и его сторонники утратили веру «…в возможность сделать что-либо по воссозданию силы армии тем путем, которым мы шли с первого дня революции, именно путем постепенного перевоспитания масс, достигаемого совместной работой офицерства и наиболее сознательной части солдатской массы в комитетах, применяя, когда нужно водворить порядок и вооруженную силу»14. Между тем в эти дни большевики развернули активную пропаганду против совещания и сумели организовать массовую однодневную забастовку протеста в городе15.

Она была массовой и заметной16. Прекратили работу крупные фабрики и заводы, остановились трамваи. «В глубоком волнении, в острой тревоге начинала Москва вчера свой день, – отмечали 13 (26) августа «Русские Ведомости». – На ее долю выпало оказать приют Всенародному Государственному совещанию, созванному Временным правительством в один из самых роковых моментов русской истории, равных которому, может быть, еще не бывало во всем ее прошлом. И Москва не имела уверенности, что обеспечит в полной мере гостеприимство тем, которые со всех концов

съехались в нее для важного государственного акта, что обеспечит она полное спокойствие этой работе и тем, которые призваны ее выполнить. Вместо такой уверенности – тысяча тревожных опасений, которые питались агитацией некоторых крайне левых групп»17.

Вопреки этим опасениям, обстановка в городе была относительно спокойной18. Керенский был счастлив: по его мнению, все случившееся стало знаком изоляции правых и левых и явным свидетельством верности избранного им политического курса19. Центр Москвы находился под усиленным контролем армии. Войска плотно блокировали здание Большого театра, вход за кольцо патрулей разрешался только по пропускам, контрольные пункты были поставлены и внутри театра20. Внешние патрули состояли из юнкеров и вольноопределяющихся, внутри театра стояли только юнкера21. Около часа дня 12 (25) августа стали собираться депутаты, особенно активно зал начал заполняться в районе 14:00 и в 14:30, за полчаса до открытия совещания театр был уже полон22.

«Великолепный зал Большого театра сверкал всеми своими огнями, – вспоминал Суханов. – Снизу доверху он был переполнен торжественной и даже блестящей толпой. О, тут был поистине весь цвет русского общества!»23 Представительство совещания действительно поражало своей пестротой. Депутаты Государственной думы всех четырех созывов (488 человек), представители крестьянства (100 человек), Советов рабочих и солдатских депутатов (100 человек), их исполкомов (129 человек), городов (147 человек), Земского и Городского союзов (118 человек), торгово-промышленных организаций и банков (150 человек), технических организаций (99 человек), трудовой интеллигенции (83 человека), духовенства армии и флота и духовных организаций (24 человек), национальных организаций (58 человек), продовольственных комитетов (90 человек), сельскохозяйственных обществ (51 человек), кооперативов (313 человек), профсоюзов (176 человек). Были представлены комиссары Временного правительства (33 человека), его члены (15 человек), представители Военного министерства (3 человека), чины судебных органов Москвы (4 человека) – всего было выдано 2500 депутатских билетов24.

Помост и сцена театра были объединены и задрапированы красным сукном25. На сцене был поставлен стол, зал был разделен на две части. «На глаз постороннего наблюдателя, – отмечал Милюков, – зал Большого театра, где заседало Государственное совещание, разделился на две почти равные половины: правую от среднего прохода (если смотреть со сцены), где заседали члены Государственной думы и единомышленники “общественных деятелей”, и левую, предоставленную представителям “демократических организаций” тыла и фронта. Посторонний зритель, который не знал бы состава собрания тотчас же, после первых речей с трибуны, мог бы познакомиться с распределением в нем политических настроений по аплодисментам. Когда рукоплескала правая сторона зала, молчала левая. Когда хлопала и неистовствовала левая, правая была погружена в унылое молчание. Лишь в очень редких случаях, но знаменательных для данного момента, весь зал вставал и приветствовал ораторов»26.

Слева сидели социалисты, по большей части одетые в военные мундиры, справа октябристы, кадеты, промышленники. Участник совещания вспоминал: «Две стороны смотрят друг на друга с ненавистью»27. Отсутствие радикалов не снизило накала страстей. «Слева точно не было, – отмечал В. Чемберлин, – типичных фигур июльских дней – кронштадтских матросов, готовых уничтожить буржуазию, или перепачканных рабочих из Путиловской Красной гвардии, нервно поглаживающих непривычные винтовки. Нет, там сидел цвет самоназвавшихся “демократических сил” страны: лидеры умеренных социалистических партий, профсоюзов, радикально настроенные адвокаты и журналисты и немногочисленные, но весьма важные по значению вкрапления поручиков, унтер-офицеров и рядовых, которые представляли солдатский состав армии»28. В столкновении этих двух групп, которые через несколько месяцев будут сметены большевиками, было действительно немало патетики и бессмысленности29.