Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Брусилов выступил с предложением вести подготовку к наступлению одновременно на Северном, Западном и Юго-Западном фронтах, но удар нанести все же на последнем направлении, так как именно там у русской армии была наибольшая концентрация живой силы и артиллерии. Кроме того, Брусилов предлагал провести ряд операций на Кавказском фронте, Терещенко очень беспокоило возможное поведение Румынии. Эти чувства разделялись в Ставке. По мнению Брусилова, румын в союзе с Россией удерживало лишь присутствие русской 3-й армии. Положение было тяжелым. Но больше всего собравшихся беспокоило состояние войск.

Наиболее резко и откровенно высказался Рузский: «Революционная армия хуже царской. Войска шли в бой. Мы били австрийцев и немцев. Дело не в царской и революционной армии. Армия превратилась в орду баранов…»15 Деникин еще до совещания принял следующее решение: «Положение страны и армии было настолько катастрофическим, что я решил, не считаясь ни с какими условностями подчиненного положения, развернуть на совещании истинную картину состояния армии во всей ее неприглядной наготе»16. Горячо поддержанный коллегами, он выступил за ликвидацию выборных комитетов, восстановление единовластия офицеров и дисциплины в частях. Тем не менее какого-либо определенного решения принято не было17.

Несмотря на то что перед началом совещания Деникин известил о своей позиции Главковерха и тот обещал ему поддержку, Брусилов не сдержал слова. За «смелое, искреннее слово» Деникина благодарил. Керенский18. Это не помешало ему по-прежнему защищать «демократизацию» армии. Военные все больше начинали ненавидеть Керенского – этого, по словам Довбор-Мусницкого, «адвокатика из Царевококшайска», который «так и не удосужился понять, что нет дисциплины царской, революционной или какой-либо иной, а есть только право и порядок»19. Корнилов начал восстанавливать и то и другое. В частности, им были запрещены любые митинги на фронте, боевые приказы больше не подлежали обсуждению любых комитетов любого уровня, а неподчинение им рассматривалось как тягчайшее преступление20.

После провала летнего наступления на повестку дня вполне логично выступал вопрос о диктатуре, и Керенский уже начал думать о ней21. В этой обстановке действия Корнилова не могли не настораживать его. Глава правительства хорошо понимал свою непопулярность среди военной элиты и тоже не доверял ее представителям. Во всяком случае, революционные массы вызывали у него меньше опасений. Единственным эффективным средством его политики по отношению к генералитету было лавирование. Как о потенциальном восстановителе порядка много говорили об адмирале А. В. Колчаке: он был отправлен Временным правительством во главе военно-морской миссии в США; потом называлось имя генерала В. И. Гурко: он был вызван из отпуска на Кавказе в Петроград22.

Гурко вернулся в столицу и поселился в гостинице «Европейская», ожидая решения своей судьбы23. Здесь его и застал сюрприз: 21 июля (3 августа) он был арестован и доставлен в штаб округа24. Очевидно, что назначение на самую низкую должность одного из самых убежденных сторонников сохранения в армии дисциплины перестало казаться Керенскому самым страшным наказанием. Его собственный способ действий был хорошо описан британским военным атташе в донесении, направленном в Лондон: «В настоящее время на “делегата” смотрят как на универсальное средство от всех болезней, но он не дает и половины того эффекта, который давали сапог и кулак фельдфебеля в прежние времена»25.

Когда провал столь оригинального метода управления войсками стал очевиден и на фронте, и в тылу, Керенский прибегнул и к другим мерам в отношении его критика. Арест был проведен на основании сочувственного письма, отправленного Гурко Николаю II26. При этом само письмо было написано 2 (15) марта и не имело никакого политического содержания, хотя Керенский и попытался представить Гурко активным сторонником свергнутой монархии и состряпать обвинение по подготовке свержения существующего строя. Домыслы юриста-политика были абсолютно нелепы в том числе и потому, что Временное правительство амнистировало все действия защитников монархии вплоть до 4 (17) марта27. По сути дела это было лишь уточнением и повторением пункта 1 декларации об образовании Временного правительства от 3 (16) марта, объявлявшей «полную и немедленную амнистию по всем делам политическим и религиозным»28. Тем не менее по приказу Керенского генерал был арестован без санкции прокурора, вслед за чем оказался в Петропавловской крепости29.

Возвращаясь с совещания в Петрограде в Смоленск, генерал Алексеев узнал эти новости и решил в очередной раз обратиться с запиской на имя Родзянко: «Дела России, нашей Родины, о которой [заботятся] вершители судеб, ответственные, а главным образом безответственные, с каждым днем становятся тяжелее и безотраднее. Нехорошо на фронте: стратегическая обстановка на нашем юге может одарить нас тяжкими для самолюбия и для коренных губерний сюрпризами. Плохо в войсковом тылу, где народ кормит не один миллион ничего не делающих и часто безобразничающих бездельников. Безотрадно в общегосударственном тылу, где нет власти, где нет ответственных работников, могущих подняться выше интересов своей партии и окинуть беспристрастным, беспартийным и талантливым взором нужды, желания, чаяния многострадальной России, народа русского в целом, а не одного излюбленного и притом развращенного класса»30. Генерал еще надеялся на то, что у председателя бывшей Государственной думы есть власть и способность ею воспользоваться. Поэтому он информировал Родзянко о совещании в Могилеве и излагал «…те меры, на немедленном осуществлении которых настаивали все военные представители совещания»31.

Предложения генералитета в версии Алексеева состояли из следующих пунктов:

1) немедленное признание Временным правительством своей ошибки и вины в отношении «офицерского состава армии, униженного, оскорбленного, сознательно, умышленно лишенного власти и значения. Признать ошибку потому, что именно это главным образом сгубило армию»;

2) признание того очевидного факта, что деятели Петрограда совершенно не знают армии, и, как следствие, прекращение ими военного законодательства и передача последнего в руки Главковерха;

3) запрещение политической активности в армии, запрет участия в митингах для военнослужащих;

4) уничтожение декларации прав солдата, «с слишком легким сердцем принятую и подписанную Керенским»;

5) уничтожение войсковых комитетов и комиссаров, «которых Керенский считает “глазами и ушами Временного Правительства”32, которые уничтожили власть воинских начальников и породили в армии “многовластие”»;

6) восстановить единоначалие и ответственность командиров всех уровней;

7) восстановить «настоящую дисциплину», для чего ввести военно-полевые суды и смертную казнь;

8) «Создать теперь же отборные части для воздействия на массу в бою, имея их в качестве резерва и для удержания порядка при демобилизации. (Лично считаю большой ошибкой генерала Брусилова и других начальников, что бесполезно погубили лучших людей и массу офицеров, пустив ударные батальоны вперед; за ними никто не пошел.) Ударные батальоны должны были составить резерв и гнать перед собою малодушных, забывших совесть»33.

От себя Алексеев добавил еще два весьма характерных положения, в которых ясно читалось его отношение к практике Временного правительства:

«9) Не менять, как капризная и богатая женщина бросает перчатки, начальников; гоните слабых, не оказавшихся на высоте своего назначения в бою, но не гоните по тайным, мутным аттестациям, как сделал это Гучков. Он надломил состав начальников, мечтая вызвать в армии взрыв энтузиазма массовым изгнанием.

10) Вернуть в армию тех честных, твердых служак, которые в последние месяцы были выжиты из частей развращенною солдатскою массою»34.

Именно на мнение этой массы и ссылался Керенский, объясняя, по свидетельству Алексеева, генералам, что в случае принятия их мер в войсках начнется «резня офицеров». Алексеев энергично настаивал на принятии перечисленных мер и поддерживал кандидатуру Корнилова. Ссылки «опереточного пуфа», то есть Керенского, генерал не считал серьезными хотя бы потому, что бездействие власти и так приводило к ежедневным потерям офицерского корпуса от рук «революционных солдат». Он предлагал действовать серьезно и активно, причем против не только дел, но и слов.

«Припомните, – писал Алексеев, – сколько разврата внесли громкие проповеди, мерзкие дела Ленина, Зиновьева, Троцкого, Луначарского, Каменева, Коллонтай и пр. Эти негодяи были неприкосновенны. Призывы к бунту на словах и в печати, захват чужой собственности… не вменялись в вину. “Боритесь с ними словом!” пока те не совершили преступного деяния (как будто не совершали!). Вот что значит быть под покровительством “комитета преступления”, то есть Совета раб. и солд. депутатов. Зато с какою легкостью и с какой постыдною внешнею обстановкою арестуют генерала Гурко, всю жизнь свою отдавшего на служение Родине. Дело не стало за ордером Керенского. Одного письма (!) оказалось достаточным для такого шага. А деятельность, а служба? Что за дело. было письмо. Или мелкая трусость людей, везде и во всем усматривающих грозный признак “контрреволюции”, или, – извините, – мелкая месть человеку, который пришелся не по душе и которого безнаказанно, пользуясь властью, можно запятнать перед Россией. Я склонен думать, что личное нерасположение сыграло в этом большую роль, чем что-либо другое»35.