Зимние каникулы - Владан Десница

Спутники его молча гадали, в какие воды заплыл шьор Карло, толкуя об этом. Аните он казался беспомощным, как ребенок, почти жалким — и в то же время становился более близким и дорогим.

— …Вот так, неверно люди судят, с налету. И от того, что я стремился помочь любому в беде, помочь как и чем могу, если у кого-либо умирали близкие, люди продолжали шутить: «У нашего Карло особенный талант pizzigamorti…[93] Вот так и несколько дней назад, при похоронах старой попадьи… Ну скажите сами, как можно было бросить несчастную старуху, не позаботиться о ее погребении? Что поделаешь, я таков, я бы не смог! А мужики глядят на меня, удивляются, отчего же, в конце концов, я, пришелец, незнакомый человек, принимаю все хлопоты на себя. Наверное, думают: развлекается!..

Все как по команде мельком взглянули на него. И Эрнесто выпалил:

— Однако признайтесь, тем не менее вас это все-таки чуть-чуть развлекает…

Раздался смех.

Теперь слово принадлежало Эрнесто, и он продолжал в шутливом тоне:

— Итак, мы сегодня принесли присягу… Мы должны об этом помнить! Анита, вы не возражаете против того, что мы с вами дуэтом исполним: «И пусть проклятие падет на голову вероломного!..» — он пропел фразу из какой-то старой оперы.

Так почти незаметно они дошли до Смилевцев. На околице села их поджидали шьора Тереза и Нарциссо Голоб. Женщина исходила любопытством поскорее узнать во всех деталях о происшедшем в Жагроваце. В душе ей даже хотелось, чтобы это было нечто неприятное, тогда она могла бы торжествовать оттого, что не позволила мужу идти с ними. Однако женщины уловили ее тайную мысль, и Лизетта толкнула Эрнесто, как бы подсказывая, что такое удовольствие ей не должно быть доставлено.

— Ну как, удачно вы сходили?

— Отлично! — ответил Эрнесто. — Нас прекрасно приняли, видно, им даже польстило, что мы пришли. Угостили, устроили превосходный обед, тут тебе и цыплята, и свинина — всего вдоволь. Посулили перевести нас, беженцев, на военный паек: рис, консервированное молоко, какао, да и вообще предлагали любую помощь и защиту. Шьор Карло, как наш вождь, опустошил чашу побратимства с Воеводой Дуле, тот просто им очарован. И только в самом конце своего тоста он сказал нечто, что привело нас в некоторое недоумение: «…тем же, кто подверг саботажу наш митинг, мы говорим: как кто с нами, так и мы с ним. И берегись тот, кто сегодня проявил себя нашим противником!»

— Господи! — Нарциссо наивно разинул рот.

Однако теперь его шьора Тереза толкнула локтем: она тоже не вчера родилась, ей тоже довелось испить водички от «Пяти колодцев»…[94]

— Выходит, очень хорошо, что Нарциссо не пошел с вами, раз такое угощенье выставили, — ответствовала она с подчеркнутым спокойствием, — он со своим больным желудком не всякое проглотить может.

И, удовлетворенная тем, что последнее слово осталось за нею, простилась — дескать, уже слишком поздно. Схватив энергично за руки детей, Альдо и Бепицу, пошла домой: мужа, Нарциссо, она подгоняла впереди себя, точно индюшонка.

XXV

День близился к вечеру. Сидели у Доннеров, договариваясь о завтрашней поездке в город. Дело было довольно важное, поскольку власти начали выплачивать некоторые суммы в возмещение убытков тяжело пострадавшим при бомбардировке. Все смилевацкие обитатели решили подать заявления, а за получением необходимых бумаг требовалось ехать в город. Кроме того, Морич сумел подобрать на краю города, возле кладбища, какую-то комнатушку с кладовкой, где опять собирался открыть торговлю. Решили, что поедут Эрнесто, Анте Морич и шьора Тереза Голоб; Марианна на сей раз оставалась дома принимать и взвешивать метелочки-ежи для выделки щеток, которые шьор Анте, приняв решение вновь организовать дело, стал скупать оптом. Кажется, он и явился основателем в Смилевцах этой отрасли экономики. Они уточнили, в каком порядке они станут обходить учреждения, все трое, вместе, чтобы поскорее покончить и чтобы свидетельствовать об ущербе друг друга. Деловая часть беседы на этом закончилась. Толковали о том, о сем.

— А что означает отсутствие шьора Карло? — осведомился Анте Морич.

— Должно быть, еще пишет, — ответила Анита.

Шьор Карло попросил передать в городе на почту письмо к брату в Альто Адидже. Отсутствие его выглядело вполне объяснимым.

Шьор Анте пустился в рассуждения о трудностях, с какими приходится сталкиваться при организации торговли; купить полкило сыру, каплю оливкового масла или бахрому на окна, составленную из узких полосок стекла, — это нынче целая проблема!..

В это время открылась калитка во двор и послышались шаги по камням.

— Вот он! — воскликнул шьор Анте.

— Нет, это не его шаги! — возразила Анита.

Шаги были довольно поспешные.

Вместо шьора Карло в дверях появился Ичан.

— Скорей, зовет вас!

— Что! В чем дело? Говори, что случилось?

— Плохо. Долго не протянет. Принес я ему воды с Париповаца (Екина еще с поля не вернулась, наверняка ягненка потеряла и разыскивает), а он лежит на спине, в потолок смотрит, еле еще дышит — вижу: не долго ему. Он мне подал знак, я подошел. «Давай, говорит, зови их скорей!»

Все вскочили.

— Господи милосердный, что же это такое?! — вздохнула Лизетта.

И они поспешили к нему, в «новую школу».

Шьор Карло тускло улыбнулся, когда они появились. На носках подошли к постели. В глазах был знак вопроса. Он понял. Показал рукой на левую сторону груди.

— Сер-дце… — прошептал с усилием и опять улыбнулся, так мило и кротко, что все едва сумели справиться со слезами.

— Сер-дце… — повторил он, но и теперь не был в силах продолжать.

Казалось, будто он желает оправдаться, извиниться за такое происшествие, которое сильнее его и не зависит от его воли — вины его в этом нет. Ибо за свои легкие, за свой желудок, за свои почки и так далее человек в некотором смысле несет ответственность, равно как и за свои глаза, уши, ноги, руки; потому человек и ощущает свою вину, когда при рукопожатии у него ладони влажные или если в обществе у него вдруг раздается урчание в животе. Но сердце — эх, господа! — за свое сердце человек отвечать не может! Верно, оно внутри нас, но как-то изолированно, экстерриториально, лишь вкомпоновано в наш организм — нечто вроде электросчетчика, установленного у нас в квартире.

Лоб его был покрыт потом. Он с трудом дышал. И вскоре закрыл глаза, словно целиком сконцентрировавшись на дыхании.

— Вам что-нибудь нужно? — спросил шьор Анте.

Он отрицательно качнул головой, не открывая глаз, как человек, который боится ошибиться в счете. Все смотрели кто куда. Молчали.

— Может, ему вторую подушку надо? — спросила Марианна.

Лизетта умоляюще посмотрела на Эрнесто.

Тот моментально отправился за подушкой. Но когда вскоре вернулся, махнули рукой, чтоб не подходил, не тревожил больного. Он понял, что наступила новая фаза. Над больным склонился шьор Анте и внимательно смотрел на его лицо; прочие не дышали; во всем этом, в этом упорном взгляде, в этой тишине, было нечто зловещее, нечто напоминавшее обряд заклинания. Эрнесто на носках отодвинулся в угол и сокрушенно замер, придерживая перед собою подушку, как придерживают пальто долго прощающемуся гостю, с едва заметной страдальческой миной. Вопреки ожиданиям шьор Карло вдруг открыл глаза; он, казалось, пришел в себя, точно это подсчитывание несколько укрепило его силы. Взгляд его, обойдя всех, остановился на Аните. Она приблизилась с ободряющей улыбкой. Платочком убрала со лба прилипшую прядь волос. Он поблагодарил взглядом. Задвигал губами. Все ящерицами подползли ближе.

— Господь мне свидетель… — начал шьор Карло, однако сделанное усилие (а возможно, и волнение) заставило его умолкнуть. Он напряг всю свою волю и продолжал: — Господь мне свидетель… что никогда в своей жизни я никому не причинил зла…

Тут голос его опять сломался. Но достаточно уже было и того, что он сказал.

— Воистину верно, дорогой наш шьор Карло! — подхватил шьор Анте, которому по старшинству подобало досказать то, что алкала услышать душа шьора Карло, из своих или, что еще лучше, из чужих уст. — Вы не только никому не причинили зла, но каждому, знакомому или незнакомому, всегда стремились помочь, поддержать советом, наставлением, хотя бы добрым словом, если не могли дать ничего другого…

Нарциссо Голоб громко шмыгнул носом; казалось, что-то оборвалось: еще мгновение — и он разразится рыданиями, увлекая за собой большинство присутствующих. Шьора Тереза в нужный момент окинула его взглядом, и он сумел с собой справиться. Порядок был восстановлен.

Теперь взор шьора Карло, устремленный на Аниту, был мягок и растроганно отсутствующ, без каких-либо заметных признаков внутренней борьбы. «Мы вдвоем, мы понимаем друг друга», — говорил этот взгляд. Она склонила голову, опустила глаза; на ресницах у нее возникла слезинка, которую она смахнула платочком.