Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

В Турине, прекрасном городе с величественными улицами, странная пара остановилась в гостинице "Европа". Им отвели лучшее помещение. "Секретарь Марсель" занимала парадную спальню, где, к удивлению Каролины Марбути, кровать, отличавшаяся королевской роскошью, возвышалась на подмостках. Более скромная спальня Бальзака сообщалась с этим покоем, но интимных посещений меж соседями не было, и Каролина так объясняла это матери:

"Я оговорила себе право на свободу. Нас должна связывать только простая и чистая дружба. Остальное будет зависеть от прихоти, если мне вздумается. Я почитаю себя счастливой, что сумела внушить любовь такого рода, которая редко встречается вообще, а тем более в наше время. Лишь художники могут понять ее; а кроме них, никто во всей нации и не подозревает, что она возможна. Достаточно ли свободы у женщины, наделенной художественной натурой, для того, чтобы искать и встретить такую любовь?

Во мне нет восторженности. Мои взгляды на любовь очень изменились с тех пор, как я узнала действительность, а также характер, потребности и натуру выдающихся людей. Любовь вызываешь только в том случае, когда умеешь подавлять свои чувства и сохранять ясность ума. Как раз это и произошло со мною в нынешних обстоятельствах. Но буду ли я всегда достаточно владеть собой? Вот вопрос.

У Бальзака добрая душа, ровный характер и порядочность, присущая выдающимся людям, но он больше занят будущим и больше поглощен честолюбием, чем любовью и женщинами. Любовь для него - физическая потребность. А вне этого вся его жизнь в труде. Всегда ли мне будут приятны такие условия? А главное - удовлетворят ли они мою жажду любви? Боюсь, что нет. Но такова жизнь, и надо принимать ее такою, какая она есть..."

Через шесть лет после этой эскапады, когда Бальзак напечатал в 1842 году "Гренадьеру", он посвятил этот рассказ Каролине. Поэзии путешествия признательный путешественник. Госпоже Ганской он писал:

"Поэзия путешествия была только поэзией, и ничем иным. Я вам простодушно расскажу все, что было, а когда вы приедете в Париж, покажу вам ее - в наказанье. Право, никогда меня не привлекали женщины, подобные госпоже Ламартин, при виде которых приходят на память стихи из старой комедии:

Ах, кавалер, будь плут я продувной,

Коль этот длинный нос не сизо-голубой.

Этими стихами я насмешил всю гостиную, когда у меня спросили мое мнение.

Кстати сказать, cara diva [божественная (ит.)], это близкая подруга госпожи Карро. С тех пор я не видел ее. Должен признать, что у нее прелестный ум".

Чужестранке редко сообщалась правда, но Бальзак и Каролина, каждый в своем кругу, весьма решительно утверждали, что за время их путешествия, длившегося двадцать шесть дней, они не стали любовниками. Быть может, эта "сципионова воздержанность", как говорит Бальзак, объяснялась недомоганием мнимого Марселя. Как бы то ни было, они остались приятелями и весело вспоминали о своей поездке.

"Помните наши очаровательные завтраки в нижней столовой, где огромные, широко открытые окна выходили на балкон, уставленный цветами?.. Яркое солнце Италии играло на наших приборах, на прекрасно сервированном столе. Все кушанья уже были приготовлены и поданы заранее, для того чтобы слуги не мешали нам. Превосходная рыба, смоквы, итальянское белое винцо, такое легкое, приятное, великолепные фрукты..."

Бальзак действительно жил на широкую ногу в роскошной гостинице и пользовался вниманием высшего пьемонтского общества. Он заранее принял меры к тому, чтобы с ним обращались как с важной особой, привез рекомендательные письма от графа Аппоньи, австрийского посла в Париже, и от маркиза Бриньоля, посланника Сардинии. В Турине граф Федерико Склопи ди Салерано, весьма образованный человек, почувствовал к нему большую симпатию и через свою мать ввел его в самые приятные салоны. Таким образом Бальзак познакомился с маркизой Сен-Тома, со знаменитым аббатом Гадзера, известным археологом [аббат Константино Гадзера (1779-1859) - библиограф, археолог и литературный критик (прим.авт.)]; с маркизой Бароль, урожденной Кольбер, которая дала приют Сильвио Пеллико, когда он вышел из казематов Шпильберга; познакомился он также с графиней Сансеверино, урожденной Порчиа, - словом, с очень многими образованными, весьма изысканными и приятными людьми. Бальзак попросил графиню Сансеверино сообщить ему несколько итальянских бранных слов XVI века для его рассказа "Тайна Руджери".

Что касается Каролины, то, вопреки опровержениям Бальзака, Турин принял ее за Жорж Санд, и она пользовалась почетом. В прощальном письме графа Склопи Бальзаку говорится о ней: "Прошу вас, не позабудьте, пожалуйста, передать от меня привет вашему прелестному спутнику. Мужской пол не посмел бы строго потребовать его в свой стан, боясь потерять его в другом лагере".

Бальзак ответил:

"Что касается моего спутника, то он посылает вам тысячу поклонов... Эта прелестная, умная и добродетельная женщина... воспользовалась возможностью удрать на двадцать дней от домашних неприятностей и положилась на меня, веря, что я нерушимо буду хранить ее тайну... Она знает, что я люблю другую, и видит в этом чувстве самую верную гарантию..."

Однажды вечером Марсель-Каролина сбросила свой сюртук и появилась у маркизы Сен-Тома "в восхитительном женском наряде, простом, элегантном и вполне парижском". Она имела полный успех. "Все на ней было изящно, вплоть до маленькой шляпки "бебе", которую тогда носили". Серьезный и благочестивый Сильвио Пеллико провел весь вечер подле Каролины.

Однако Бальзак не терял из виду цели этой поездки, то есть наследства графа Гидобони-Висконти, который финансировал столь приятное путешествие. Склопи свел его со стряпчим Луиджи Колла, ученым-юристом и большим любителем ботаники. "У него был сад в Риволи, где он выращивал редкие растения, посвящая садоводству каждое мгновение, которое мог похитить у суровых обязанностей судейского чиновника", - писал Анри Приор. Колла пригласил Бальзака посмотреть его теплицы. Госпожа Марбути, одетая в мужской костюм, сопровождала писателя. Исследователи справедливо полагают, что это посещение использовано Бальзаком для одной из сцен "Музея древностей", в которой герцогиня де Мофриньез в костюме "светского льва", с хлыстом в руке, прогуливается со старым судьей Блонде "среди милых его сердцу цветов, кактусов и пеларгоний". В нужную минуту романисту вспомнилась картина, которую ему понадобилось нарисовать.

Луиджи Колла и его сын Арнольдо, тоже стряпчий, приложили немало усилий, чтобы претензии Гидобони-Висконти восторжествовали. Дело оказалось сложным, у графа был единоутробный брат (Лоран Константен) и несовершеннолетний племянник, родившийся от брака его покойной сестры Массимиллы с бароном Франческо Гальванья. Бальзак еще долго вел переписку с отцом и сыном Колла, которые усердно боролись с медлительностью пьемонтского судопроизводства. Чета Гидобони-Висконти выбрала деятельного посредника. Бальзак с удовольствием продлил бы свое пребывание в прелестном городе Турине, но все же Склопи получил от него рассудительную и грустную записку: "Двадцать дней - срок волшебства хрустальной туфельки Золушки - истекли. Марселю пора снова надеть диадему женщины и расстаться с хлыстом студента..." Возвратившись в Париж через озеро Лаго-Маджоре и Женеву, он в письме поблагодарил своих итальянских друзей.

Бальзак - графу Склопи де Салерано, 1 сентября 1836 года:

"Дорогой граф, мы с Марселем совершили очень утомительное путешествие, ведь нам так много надо было посмотреть: озеро Лаго-Маджоре, озеро Орта, Симплонский перевал, Сьонскую долину, Женевское озеро, Веве, Лозанну, Вальселину, Бурк и его прекрасную церковь; у нас просто времени не хватало, и мы лишали себя сна. Мы тщетно искали вас в Женеве. Бродили для этого в обычных местах прогулок. "Нигде нет Склопи!" - восклицал Марсель...

Я опять зажил жизнью литературного каторжника. Встаю в полночь, ложусь в шесть часов вечера. Восемнадцать часов работы, но даже этого мало для моих Обязательств. Контраст между таким прилежанием и рассеянной жизнью, которой я позволил себе жить двадцать шесть дней, производят на меня странное действие. В иные часы кажется, что все это мне приснилось. И думается: да уж существует ли на свете Турин, а потом вспомню, как вы радушно принимали меня, и говорю себе: нет, то вовсе не был сон.

Умоляю вас во имя начавшейся нашей дружбы, которая, надеюсь, в дальнейшем возрастет, понаблюдать за procillon [маленьким процессом (ит.)] и за нашим славным адвокатом Колла, которому прошу передать привет не столько от его клиента, сколько от почитателя его прекрасных и благородных качеств. Пусть он прислушивается левым ухом [Луиджи Колла был глух на правое ухо (прим.авт.)] к тому, что говорят интересы супругов Гидобони-Висконти.

Если будете писать мне, вложите" письмо в двойной конверт, адресуйте письмо вдове Дюран, Париж, Шайо, улица Батай, 13. Это мой уединенный и тайный уголок - национальная гвардия (в мое отсутствие они приговорили меня к десятидневному тюремному заключению), да и никто другой не знает, что я там нахожусь, и не докучает мне. Ах, как бы я хотел через полгода снова спуститься по перевалу Мон-Сени! Но надо произвести на свет много томов пагубных сочинений, мучительных фраз... Addio [прощайте (ит.)]".