Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Я опять зажил жизнью литературного каторжника. Встаю в полночь, ложусь в шесть часов вечера. Восемнадцать часов работы, но даже этого мало для моих Обязательств. Контраст между таким прилежанием и рассеянной жизнью, которой я позволил себе жить двадцать шесть дней, производят на меня странное действие. В иные часы кажется, что все это мне приснилось. И думается: да уж существует ли на свете Турин, а потом вспомню, как вы радушно принимали меня, и говорю себе: нет, то вовсе не был сон.

Умоляю вас во имя начавшейся нашей дружбы, которая, надеюсь, в дальнейшем возрастет, понаблюдать за procillon [маленьким процессом (ит.)] и за нашим славным адвокатом Колла, которому прошу передать привет не столько от его клиента, сколько от почитателя его прекрасных и благородных качеств. Пусть он прислушивается левым ухом [Луиджи Колла был глух на правое ухо (прим.авт.)] к тому, что говорят интересы супругов Гидобони-Висконти.

Если будете писать мне, вложите" письмо в двойной конверт, адресуйте письмо вдове Дюран, Париж, Шайо, улица Батай, 13. Это мой уединенный и тайный уголок - национальная гвардия (в мое отсутствие они приговорили меня к десятидневному тюремному заключению), да и никто другой не знает, что я там нахожусь, и не докучает мне. Ах, как бы я хотел через полгода снова спуститься по перевалу Мон-Сени! Но надо произвести на свет много томов пагубных сочинений, мучительных фраз... Addio [прощайте (ит.)]".

Интерлюдия была короткой, но дала радостное отдохновение. Луч солнца меж двумя бурями...

Версия, придуманная для госпожи Ганской, получила слащавый привкус.

"Я воспользовался предложением поехать в Турин, так как хотел оказать услугу человеку, с которым абонирую ложу в Итальянской опере, - некоему господину Висконти. У него судебный процесс в Турине, а поехать туда сам он не мог... Возвращался я через Симплонский перевал, попутчицей моей была приятельница госпожи Карро и Жюля Сандо. Вы, конечно, догадываетесь, что я жил (в Турине) на пьяцца Кастелло, в вашем отеле, и что в Женеве... я вновь увидел Пре-Левек и дом Мирабо... Только вы и воспоминания о вас могут утешить мое скорбящее сердце..."

Эскапада превратилась в паломничество.

XXIII. СМЕРТЬ ГОСПОЖИ ДЕ БЕРНИ

Ни одна женщина, поверьте мне, не

пожелает соседствовать в вашем сердце

с умершей, чей образ вы там храните.

Бальзак

Возвратившись в Париж, он узнал печальную новость: 27 июля 1836 года умерла госпожа де Берни. Александр де Берни написал Бальзаку: "Шлю скорбное известие, дорогой Оноре: после десятидневных, очень острых нервных болей, приступов удушья и водянки матушка скончалась сегодня в девять часов утра..." Но если мы даже знаем, что дорогие нам люди обречены и конец их близок, мы всегда надеемся, что они проживут столько же, сколько и мы. Бальзак привык к тревоге, которую давно уже вызывала серьезная болезнь госпожи де Берни. Теперь, в час печали, он упрекал себя за то, что не был возле нее. Но когда она потеряла своего сына Армана, умершего 25 ноября 1835 года в Булоньере, она запретила Бальзаку появляться там. Он послал ей самый первый экземпляр "Лилии долины", отпечатанный для нее. В рукописи она уже читала роман. Она изведала последнюю радость в жизни, перечитывая строки, которыми он воздал ей высокую честь.

"Она стала для меня не только возлюбленной, но и великой любовью... Она стала для меня тем, чем была Беатриче для флорентийского поэта и безупречная Лаура для поэта венецианского, - матерью великих мыслей, скрытой причиной спасительных поступков, опорой в жизни, светом, что сияет в темноте, как белая лилия среди темной листвы... Она наделила меня стойкостью доблестного Колиньи, научив побеждать победителей, подниматься после поражения и брать измором самых выносливых противников... Большинство моих идей исходят от нее, так исходят от цветов волны благоухания..."

Она узнавала себя в каждом мелком штрихе этой книги. "Назидательное письмо" содержало самую суть тех правил, которые она долго пыталась внушить ему: "Все прекрасно, все возвышенно в вас, дерзайте же... Я... хочу, чтобы вы стали простым и мягким в обращении, гордым без надменности, а главное - скромным..."

Лора де Берни, приговоренная докторами и знавшая это, однако несколько раз подтверждала Бальзаку, что она запрещает ему приезжать в Булоньер. Она хотела, чтобы он видел ее только красивой и здоровой. Она притворно выказывала безмятежное душевное спокойствие, которое обманывало Бальзака, и он не думал о надвигавшейся опасности. Как раз в это время у него было по горло всяких хлопот: ликвидация "Кроник де Пари", переговоры с вдовой Беше, подготовка к путешествию в Италию. Он думал, что еще успеет побывать в Булоньере.

А между тем Лора хотела призвать его в последний свой час. Она держала роман "Лилия долины" у себя в постели и перечитывала сцену смерти госпожи де Морсоф. Ее Феликс де Ванденес приедет к ней, он тоже облегчит своей любимой тяжкий путь к могиле... В романе Анриетта де Морсоф умирала, сожалея о радостях жизни, которые она отвергла; Лора де Берни не жалела о тех радостях, которые она дарила и получала. Она открыла, полюбила и сформировала гениального писателя. И она гордилась этим. Почувствовав, что конец близок, она попросила своего сына Александра предупредить Оноре и привезти его в Немур. Поездка Александра заняла двое суток. Лежа в своей спальне, откуда она видела только деревья и небо, она потребовала зеркало и убрала свои волосы. Она знала, что очень изменилась, но вспомнила, как Бальзак рисовал волнующее, трогательное очарование умирающей женщины. Врачу она сказала: "Я хочу дожить до завтра". Но на следующий день Александр возвратился один. Он не мог найти Бальзака. Где же он? Скрывается в одном из своих тайных убежищ? Нет, уехал в Италию. Лора де Берни чувствовала, что силы ее иссякли и она не доживет до его возвращения. Все кончено, больше она не увидит своего Оноре; теперь можно умереть. Она велела позвать аббата Грасе, приходского священника из Гретца, и вечером он причастил ее.

Своему сыну Александру она сказала: "Найди в моем секретере сверток, несколько раз перехваченный грубой шерстяной ниткой. В нем письма Оноре. Сожги их..." Сын обещал сделать это, и на следующее утро, лишь только госпожа де Берни скончалась, он бросил в огонь любовную переписку, длившуюся пятнадцать лет. Можно себе представить, как должен был сожалеть Бальзак, что таким образом исчезли лучшие свидетельства его творческих усилий в годы юности. Он писал Луизе, своей таинственной корреспондентке:

"Женщина, которую я потерял, была для меня больше, чем матерью, больше, чем подругой, больше всего, чем один человек может быть для другого. Во время сильных бурь она поддерживала меня словом и делом и своей преданностью. Если я живу, то благодаря ей; она была всем для меня. Хотя уже два года как болезнь и время разлучили нас, мы и на расстоянии видели друг друга, и она воздействовала на меня: она была моим нравственным светочем. Образ госпожи де Морсоф в "Лилии долины" - лишь бледное отражение самых малых достоинств этой женщины и лишь отдаленно напоминает ее, ведь для меня ужасно осквернять свои волнения, выставляя их перед публикой; никогда не будет известно то, что происходило со мной. И вот среди новых бедствий, обрушившихся на меня, пришла еще и смерть этой женщины..."

А на него действительно напали новые беды. Во-первых, семейные горести: сын Лорансы, Альфред де Монзэгль, явился к ним голодный, без башмаков, без одежды; госпожа Бальзак, отдавшая остатки своего состояния Анри, возопила: "Оноре, сын мой, хлеба!" Сюрвили боролись против чиновников, как Бальзак против газет, в штыки встретивших "Лилию". Несчастной Лоре, "своей милой еретичке", мать давала советы искать утешения в религии.

Госпожа Бальзак - Лоре Сюрвиль, 3 мая 1836 года:

"Да, верующие люди счастливее и лучше неверующих, следовательно, религия, раз она приводит к такому результату, необходима и является благом... Большое число и разнообразие религий доказывает, что у людей всегда была потребность иметь религию... Да, ангел мой, ты вступила в такую полосу своей жизни, когда моральная поддержка необходима... Да, да, любимая моя, ты знаешь молитвы, но ты не ведаешь счастья молиться... Душа твоя еще не удостоилась благодати... Телесное спокойствие и чувство благополучия, которые ты испытываешь, когда я магнетизирую тебя, могут дать тебе лишь слабое представление о силе молитвы..."

Казалось бы, сравнивать гипнотические пассы с благодатью совсем не благочестиво. Но госпожа Бальзак делала это с самыми благими намерениями. При всей своей бедности она все еще стремилась побаловать дочку: "Как только Оноре вручит тебе пятьсот франков (для меня), будь добра, уговори одну хорошенькую даму, которую я люблю больше жизни, взять из этой суммы сто франков и доставить мне удовольствие, купив себе в подарок от меня восемь метров кружев. Я этого хочу, это мать тебе приказывает..." Она говорила, что ненавидит всех противников сооружения каналов и, не будь она христианкой, свернула бы им шею.