Привет, Афиноген - Анатолий Афанасьев

— Ты что же это делаешь, мерзавец?!

— Что? — Миша побледнел.

— Сколько ты выпил рюмок за обедом?

— Три.

— Сопляк! Погляди на себя в зеркало. Ты же пьян,

— Папа, я…

— Молчи, мерзавец! Сколько раз за последнее время от тебя пахло вином? Хочешь превратиться в молодого алкоголика? Отвечай!

— Папа, ты ошибаешься. У меня несчастье, я не могу тебе всего объяснить, но поверь…

— Смазливая девчонка дала тебе от ворот поворот. Правильно сделала. Надо быть окончательной дурой, чтобы связаться с таким… Миша, — Юрий Андреевич смягчил голос, — ты меня пугаешь. В тебе нет ни самолюбия, ни гордости. Женщин, как и все остальное, завоевывают не соплями и жалобами, а упорством. Да и не надо ничего завоевывать. Как только ты станешь сильным интересным человеком, все придет к тебе само собой. И любовь, и женщины, и успех.

— Папа, ты не понимаешь…

— Прекрасно понимаю… Иди умойся. Окатись холодной водой и возвращайся к ним. Будь веселым, сдержанным, внимательным, не хихикай. Пить я тебе запрещаю раз и навсегда. Понял?.. И поостерегись выводить меня из равновесия.

— Хорошо, папа.

Оленька подошла попрощаться.

— До свиданья, Юрий Андреевич… Еще раз извините меня.

— Уже уходите, Оля? Посидели бы. Сейчас Миша вернется! И я бы с вами сыграл разочек. Двое на двое. Молодежь против стариков. Согласны?

— Я бабушку не предупредила. В другой раз.

— Непременно. Мы вас будем теперь ждать каждую субботу и воскресенье.

Он не посмел сказать «я», сказал «мы». Но это была правда. Лично он не собирался ждать ее каждую субботу. Он догадался, зачем Дарья Семеновна пригласила девушку, и в душе ее одобрил. Все–таки посасывало что–то в груди, когда он смотрел на нее. Миша возник рядом, с мокрыми зачесанными набок волосами, тусклый, похожий на выкипевший чайник.

— Уходишь, Оля?

— Да. Бабушка ждет.

Они втроем простояли у сарайчика несколько дольше, чем требовала обыкновенная вежливость. Оленька будто еще ждала каких–то напутственных слов от Юрия Андреевича, не сводя с него откровенно изучающего взгляда.

— Приходите непременно! — повторил Юрий Андреевич.

— Приду. Курицу принесу, — она крутнула юбкой и пошла. Миша за ней. «Черт, — сказал себе Крем- нев. — Черт, черт, черт! Чур меня!»

Дарья Семеновна гремела тарелками на веранде, мыла посуду.

5

В субботу утром умер Петр Иннокентьевич Верховодов, отмучился старик, отмечтал. Он вернулся навсегда в природу, которую с таким усердием защищал. Последним с ним с живым разговаривал управдом Ге- кубов Илларион Пименович. В пятницу около семи часов он повстречал возвращающегося из аптеки Верхо- водова. Тот еле ковылял, и лицо его было серым, осунувшимся. Гекубов спросил, как он себя чувствует, не заболел ли.

— Слабость какая–то, — ответил Верховодов, — ломает всего. Наверное, погода переменится… Сходил вот в аптеку, свеженькой но–шпы себе купил, — показал коробочку с лекарством.

— Вероятно, к погоде, — согласился Илларион Пименович. — У меня тоже в правой руке вроде онемелость прощупывается. Эта рука у меня как барометр. Начинается завсегда с пальцев…

Верховодов неожиданно недослушал, извинился и побрел к подъезду. Такой невероятный поступок всегда предельно выдержанного и любезного ветерана удивил Гекубова, но не сильно и не надолго. Илларион Пименович был человеком самоуглубленным. Давным–давно, неизвестно в какой день и по какой причине его поразила жизнедеятельность собственного организма. Наблюдение над самим собой стало главным и любимей- шим занятием Гекубова, приносящим ему много радости и никогда не наскучивающим. Все в себе доставляло ему приятную пищу для анализа, сравнений и выводов. Все умиляло и приводило подчас в философский транс. Допустим: за завтраком он напился чаю, а супруга еще никак не справится с котлетой.

— Гляди, Фрося, — говорит Илларион Пименович. — Ты еще котлету ковыряешь, а я уже позавтракал, Я

всегда быстро ем, быстрее всех. За мной никто не может поспеть, — и долго сидит за столом, погруженный в размышления о необыкновенном свойстве своего организма быстро поглощать пищу. Уже и стол хозяйка протерла тряпкой, и пол на кухне подмела, а он все сидит с ласковой всепрощающей улыбкой на устах — никак не нарадуется, не насладится чудом пищеварения…

Или чихнет ни с того ни с сего Илларион Пименович. Тут уж сам бог велел сосредоточиться на мыслях о величии природы, наградившей его сложным аппаратом, который в состоянии издавать подобные прелестные звуки.

— Чихнул, — объясняет Гекубов тем, кто случайно рядом в этот момент, — я всегда на солнышке чихаю. Стоит мне постоять лицом к солнышку, и видите? — чх, чх! — искренне умиленной улыбкой он приглашает всех подивиться вместе с ним необыкновенному.

Но это, конечно, мелочи по сравнению с тем, что происходит с Гекубовым, когда он заболевает гриппом или еще чем–нибудь мало–мальски серьезным. Надо видеть, с каким самобережением укладывается он в постель, как возмущенно взглядывает на неповоротливую жену и шумных детей.

— Папа болен, папа болен! — нежнейшим дуновением ветерка пролетает из угла в угол их огромной жилплощади. Илларион Пименович часами, не шевелясь, лежит на спине, до подбородка натянув одеяло, и пристально глядит в потолок. Он сосредоточен и вял и похож на статую фараона в учебнике истории. Время от времени в комнату закрадывается супруга: нет ли

каких указаний и распоряжений. Иногда, не поворачивая головы, он негромко произносит:

— Жар, Фрося. Как колобок перекатывается. У меня всегда, когда я болею, не все тело горит, а постепенно. Сейчас вот в боку остановилось. Вот, вот, покатилось. Ик! Икнул, Фрося! Ты слышала? Я всегда икаю, если температура.

Врача он не отпускает от себя, пока с тем не случается истерика.

Увлечение собой не мешает Иллариону Пименовичу выкраивать время для исполнения служебных обязанностей. В управлении ЖЭКов он на хорошем счету.

— Видите, — объясняет он посетителям. — Я расписался на вашей жалобе, и вот тут образовалась закорючка. Я всегда, когда нервничаю, ставлю такую закорючку, а обыкновенно ее не бывает. Понимаете!

Ошеломленный посетитель все понимает, ничего больше не требует и мирно удаляется. Однажды в красном уголке ЖЭКа обвалился потолок и осколками поранило двух забредших туда старушек. Для разбора происшествия прибыла исполкомовская комиссия. Сопровождал ее и давал пояснения Илларион Пименович.

— Потолок обвалился от какого–то сотрясения, — мыслил он вслух. — Сам по себе он обвалиться никак не мог. Совсем новый потолок. Вот тут сидели старушки наши, общественницы, а вот здесь я обычно нахожусь.

Объясняя, Гекубов размахивал рукой и любовался, как гибко она у него двигается, вверх, и вниз, и в сторону. Он не решился обратить внимание комиссии на свою руку, но сам незаметно увлекся, и поэтому на следующий вопрос председателя комиссии ответил замечательно. Председатель спросил с коварным подтекстом:

— У вас, Илларион Пименович, везде такой образцовый порядок? — Видимо, он имел в виду поломанные стулья и пианино, опиравшееся одной половиной на стопки старых журналов. Гекубов ответил:

— За весь в целом организм сейчас ответить не могу, а руки и ноги двигаются превосходно. Я всегда, когда просыпаюсь, делаю для них утреннюю зарядку. Раньше на левой ступне у меня было плоскостопие, но теперь оно исчезло.

Гекубов снял ботинок и продемонстрировал комиссии плавный и высокий изгиб нижней части левой ноги.

— Любопытно еще вот что, на левой ноге волосы у меня гуще растут, на икре, чем на правой.

Председатель не стал дожидаться, пока Гекубов задерет штанину, и увел всю комиссию обратно в исполком. В справке он написал, что управдом производит впечатление человека, выбитого несчастным случаем из колеи, и ему требуется, видимо, немедленное санаторное лечение. В общем же, дом нуждается в капитальном ремонте.

Неудивительно, что такой человек не заметил, в каком состоянии возвращался из аптеки Верховодов. Однако по иронии судьбы именно он оказался последним свидетелем, беседовавшим с Петром Иннокентьевичем. И к нему же прибежала соседка Верховодова по лестничной площадке — пенсионерка Акимовна. Она явилась на дом к управдому в субботу около полудня и с испуганным лицом заявила, что по ее мнению, с подполковником что–то «наделалось». Утром он не вышел на свою обычную прогулку за газетами и не отвечает на звонки в дверь. Она‘звонила ему четыре раза, первый раз около часа назад. — Ну, спит человек, — предположил Гекубов, которому никак не хотелось прерывать субботний отдых. — Я всегда, когда сплю, ничего не слышу. Хоть из пушек вокруг пали. Вон Фрося может подтвердить.