Апокриф - Владимир Гончаров

Тиоракис организовал и провел (не без помощи соответствующих подразделений ФБГБ, разумеется) три успешных акции по подрыву железнодорожного полотна в Центральном административном кантоне, приведших к заметным срывам графика движения поездов, а также — две отчаянно смелые атаки на военные объекты, после которых официальные власти были вынуждены признать потери (своя рука — владыка) среди личного состава вооруженных сил.

К сожалению для Тиоракиса, в этих инсценировках, проходивших под полным «гэбэровским» контролем, не обошлось без случайных жертв. В ходе спектаклей использовалась вполне реальная взрывчатка, а бывшие не в курсе сценария Крюк, Увендра и прочие совершенно настоящие боевики поливали своих противников отнюдь не игрушечными пулями. Однако Тиоракис уже переступил ту самую грань, которую в какой-то момент переходит, наверное, всякий участвующий в настоящей войне человек. И неважно: открытая это война или тайная. Но за этим рубежом каждая следующая, отнятая у кого бы то ни было жизнь все меньше язвит даже самую больную совесть, и каждая очередная посеянная смерть все легче оправдывается необходимостью достижения маячащей где-то там, впереди, высокой цели. А если цель представляется искусительно близкой, трудно заставить себя не идти по головам, чтобы побыстрее воздеть к небу знамя искупления всех оставленных за спиною жертв.

Однако, активность боевой группы неизбежно должна была иметь свою цену и для самих террористов. Полное отсутствие потерь и постоянный, безусловный успех могли навести кое-кого на подозрения.

Первой жертвой, которую боевики положили на алтарь своего успеха, стал Крюк. Он очень нервировал Тиоракиса. От Крюка буквально веяло неприязнью и подозрительностью по отношению к новому руководителю боевой группы, и Тиоракис всем нутром ощущал скрытую в этом человеке угрозу. И чем бы это не было вызвано: ревностью честолюбца обойденного в иерархии подпольщиков более способным и оборотистым соратником, или прямым заданием штаба ФОБ быть соглядатаем при Тиоракисе, — все представлялось одинаково опасным.

Поэтому, когда при очередной попытке минирования железнодорожного полотна боевики случайно нарвались на жандармский патруль, Крюк был аккуратно и очень умело ранен снайпером из спецподразделения ФБГБ. Тиоракис не только смог увести группу от преследования (сценарий представления в этой части был тщательно проработан), но и лично, «рискуя жизнью», вытащил из-под огня и спас от плена раненного «товарища».

Сначала просто помогая идти подстреленному Крюку, а затем, когда тот начал терять силы, практически неся его на себе несколько километров по болотам и руслам ручьев, героический командир боевой группы доволок своего бойца до пустующего дачного домика на краю почти необитаемого в это холодное время года дачного поселка. Столь удачно подвернувшееся убежище также было заранее предусмотрено драматургами из секретной службы.

Почти сутки, пока Тиоракис добирался до города (оно и понятно — оцепления, усиленные патрули и все такое), пока связывался с Гамедом, пока Гамед добывал надежного доктора-баскенца, пока они все вместе, с большими предосторожностями прокрадывались в найденное Тиоракисом временное укрытие, кое-как перевязанный Крюк, не имевший ни еды, ни питья, боролся со смертью. Ранение могло бы считаться легким (пуля снайпера пробила ляжку навылет, не задев кости), если бы не началось заражение крови. Во всяком случае, так расценил состояние, терзаемого жестокой лихорадкой и периодически впадающего в забытье Крюка, доктор. Он сделал все, что мог сделать врач в таких условиях. Более или менее прочистил рану, сделал грамотную перевязку, вколол антибиотики, антипиретики и болеутоляющее… А дальше?

— А больше я ничего не могу, — поведал он Тиоракису и Гамеду. — Здесь не могу. Нужна больница или, как минимум, очень хорошие домашние условия, постоянный медицинский пост… Вывезти его отсюда можно?

— Через неделю, может быть, и можно будет, — подавленно отозвался Гамед, — а сейчас… — он безнадежно махнул рукой, — с раненым-то нас на первом же посту сгребут. Сами видели — каждую машину досматривают. О больнице и думать нечего. Огнестрел. Тут же застучат.

Тиоракис согласно и озабоченно кивал головой.

Возвращаясь к раненому, он не рассчитывал застать своего «боевого товарища» живым, поскольку знал, какую пулю послал в Крюка снайпер. Вообще-то Крюка можно было бы просто застрелить еще там, на железнодорожной насыпи, но «контора» решила, ничем, собственно, не рискуя, разыграть более сложную комбинацию, чтобы, наряду с устранением опасного для своего агента человека, представить тем, кто в будущем мог определять значение и место Тиоракиса в структуре ФОБ, самые убедительные доказательства его беззаветной преданности делу борьбы с федеральным центром. Попытка «спасения» одного из самых опытных боевиков и, предположительно, приставленного к Тиоракису соглядатая, зафиксированная Гамедом, должна была, по мысли разработчиков операции, окончательно растопить в баскенцах лед недоверия к своему иноплеменному соратнику.

Крюка, переодетого в привезенную с собою чистую одежду, поместили на найденную в одной из комнат дачи кровать. Ни матраса, ни, тем более, белья на ней не было. Чтобы сделать ложе больного хоть в какой-то степени удобным, на дощатый каркас положили несколько слоев старых газет (целый ящик этой макулатуры нашелся в чулане), а поверху застелили сорванными с окна занавесками.

Тиоракис, Гамед и доктор, стоя в углу комнаты, продолжали тихо обсуждать сложившуюся отчаянную ситуацию, когда совершенно неожиданно услышали тихий голос Крюка:

— Подойдите…

Они переглянулись и подошли. Крюк, еще недавно находившийся в полубредовом состоянии, глядел на них неожиданно осмысленным взглядом.

— Нельзя меня сейчас отсюда трогать… Прав Гамед. Застукают. Здесь мне надо пока остаться…

— Но, как же? — с удивлением отозвался Гамед и, посмотрев на доктора, спросил у него. — Как вы полагаете?

Доктор не ответил, однако, выражая крайнюю степень сомнения, покачал головой и пожал плечами.

— Все равно нет другого выхода… — снова раздался тихий голос Крюка, говорившего теперь с закрытыми глазами. — Попробую отлежаться. Авось, не загнусь.

— А вдруг прочесывание, облава? — с беспокойством стал возражать ему Гамед. — Тебя же, беспомощного, сразу возьмут!

— Ну, тогда молись, чтобы я вовремя помер… — приоткрыв глаза, тихо отозвался мрачный маами. — Или пристрели меня сам… Пистолет есть? Нет… Ну, тогда придуши…

— Что ты ерунду говоришь! — вроде бы горячо воскликнул Гамед, но Тиоракису показалось, что эта горячность была не слишком искренней. Ему пришло в голову, что Гамеду подобный выход из положения не кажется столь уж неприемлемым.

— Вот что! — решительно вступил в разговор Тиоракис. — Крюк верно говорит. Нужно его оставить здесь. Я завтра снова сюда приеду. Со всеми предосторожностями, конечно. Привезу все лекарства, какие доктор скажет, еду, воду, уколы сделаю, если надо…

— А вы сумеете? — спросил доктор.

— Чего там уметь! — Тиоракис раздраженно дернул плечом. — Меня мать в свое время научила, она медсестрой в госпитале во время войны была…

— А он здесь не замерзнет? — предложил новое сомнение Гамед.

— Может, и замерзнет! А может, и так помрет! — не стесняясь Крюка резко оборвал Гамеда Тиоракис. — Чего ты кудахчешь без толку? Или, может, действительно, придушишь его? Нет? К чему тогда напрасные разговоры. Крюк прав. Другого выхода нет. Пусть остается. Повезет — выживет. Не повезет… так мы все знали, на что шли. А я сделаю, что смогу, конечно, чтобы выжил. Поезжу сюда… один. Больше никого в это дело посвящать не надо. А ты Гамед… и доктор… сидите пока по норам. Незачем вам здесь светить своими баскенскими рожами. Без вас справлюсь…

Крюка устроили настолько удобно, насколько это было можно при имевшихся скудных средствах: одели в дополнительный свитер, еще один — снятый с Гамеда, натянули на ноги до колен; накрыли старым пальто, обнаруженным среди прочей одежной рухляди на вешалке за дверью, выходившей на веранду; под голову положили его же, вывернутую наизнанку, куртку; вытащили из-под летнего умывальника не слишком опрятного вида ведро и поставили рядом с кроватью, чтобы раненый мог справить нужду… Из еды не было ничего кроме пачки сухого печенья. Литровую бутылку воды догадались купить еще по дороге к дачному поселку. Теперь в ней оставалось не более стакана жидкости. Это было все, с чем Крюк мог попытаться выжить.

Перед уходом доктор еще раз пощупал у раненого пульс, приложил ладонь к его лбу и как-то удивленно скривил губы. А когда троица «спасателей» направилась к выходу из дома, Крюк негромко позвал: