Шайтан-звезда (Книга вторая) - Далия Трускиновская

– Нет, разумеется, клянусь Аллахом! – первым отозвался весьма почтенный старец. – Я посещаю этот хаммам уже тридцать лет, и знал всех его хозяев поочередно. Но я впервые вижу этого человека.

– И мы впервые видим его! – подтвердили все прочие.

Самозванец потер рукой лоб.

– Горе мне, это не мой хаммам… – пробормотал он.

– Да это же гашишеед! – вдруг догадался кто-то. – Он одурманен и сам не понимает, что говорит!

– Разве те, кто потребляет гашиш, лезут в драку? – возразили ему. – Они предаются своим видениям! Вот сейчас ему кажется, будто он хозяин хаммама!..

Воспользовавшись тем, что возник спор о повадках и обычаях гашишеедов, Джеван-курд зашел за спину самозванцу и приблизился к нему настолько, что смог его обнюхать. Сделав из этого кое-какие выводы, он за спинами спорящих вернулся к аль-Мунзиру.

– Гашиш тут ни при чем, и ни одна из пяти разновидностей банджа тоже, – тихо сообщил он. – А виновато в этом бедствии плохое вино, знаешь, из тех вин, которые темные, точно ослиная спина, и горе виноторговцу, продающему людям такой товар. Не кислое оно, а перекисшее, и вкуса его не выдержит и самый неприхотливый бедуин, и бурлит оно в кувшине, точно ветры в брюхе! Очевидно, этот человек не нашел ничего лучшего – ведь тот, кто хочет выпить хорошего виноградного вина, должен знать, где его взять, а он тут, судя по всему, чужой.

– Хотя он и ведет себя, точно бесноватый, нужно присмотреть за ним, пока он не придет в себя, о любимые, – добавил, услышав эти слова, Хабрур ибн Оман. – Что, если мы уведем его отсюда? Ему на свежем воздухе непременно станет легче!

– Я бы отвел его к цирюльнику! – и, очевидно, вообразив, как цирюльник будет брить голову самозванцу, Джеван-курд весело рассмеялся.

Тут подобный ифриту встрепенулся. Опьянение не помешало ему расслышать слова Джевана-курда.

– Да разве я не царский сын? – завопил этот диковинный человек. – Разве в моем роду было мало воинов? Разве я не обязан растить длинные локоны, подобно воину, чтобы они лежали у меня на плечах в день битвы, а не брить голову, подобно купцу, который боится, что его в дальних странствиях одолеют вши?!

И он, придерживая левой рукой набедренную повязку, правую воздел ввысь, к куполу над водоемом, и громким голосом произнес такие стихи:

Я тот, кто всем известен в день сраженья,И джинн земной моей боится тени.Мое копье! Коль на него посмотрят —Увидят там зубцы, как полумесяц.

Услышав эту удивительную в устах полуголого человека похвальбу, окружающие дружно расхохотались.

– О человек, реши сперва, кто ты – хозяин хаммама или отпрыск царского рода, – посоветовал ему аль-Мунзир.

– А может быть, ты – вазир повелителя правоверных? – не удержался Джеван-курд, за всю свою жизнь не научившийся удерживать за зубами веселое словцо. – Может быть, ты – повелитель Чин-Мачина?

– Повелитель Чин-Мачина? – переспросил самозванец, и вдруг его лицо озарилось восторгом узнавания. – И иранский шах? Да ведь они же подносили мне знатные дары – парчовые халаты и прекрасные ковры! Полосатые шелка и жемчужины – сколько захватит рука! И они мне вниманье дарили и так говорили: воистину у Аллаха есть рассказы слаще пирожного!

Услышав еще и это поразительное хвастовство, посетители хаммама захохотали еще громче.

– Истории о царевичах и красавицах! О терпящих бедствия! О влюбленных и разлученных! О погибавших и спасенных! – завопил, перекрикивая их с непостижимой легкостью, самозванец. – Сюда, ко мне, о правоверные!

– Клянусь Аллахом, я знаю этого человека! – воскликнул вдруг аль-Мунзир. – Я бы и раньше узнал его, если бы не эти страшные волосы! О любимые, ведь это он спас меня от смерти в тот день, когда похитили эту проклятую, эту мерзкую, эту скверную и ее ребенка!

Привлеченный гомоном, в парильню явился настоящий хозяин хаммама – и странно выглядел он в полосатой фарджии и высоком белом тюрбане среди мужей, у которых было прикрыто лишь то, что ислам велит прикрывать мужчине, – то, что ниже пупка и выше колена.

– О правоверные, из-за чего этот шум? Ради Аллаха, что стряслось? – громко вопрошал он. – Если из-за невежества моих рабов – то я завтра же продам их на рынке и куплю других, более искусных в банном деле, клянусь Аллахом!

– Бесноватый проник в твой хаммам, о Абу-Али ад-Димашки! – наперебой отвечали ему развеселившиеся посетители. – И он будет расплачиваться при выходе не дирхемами, а историями о царевичах и красавицах!

– Спаси и помилуй нас Аллах от подобного бедствия! – воскликнул подлинный хозяин. – Пусть рассказывает о чем угодно, но только за пределами моего хаммама!

– Почему это я должен рассказывать истории за пределами хаммама? – возмутился странный посетитель, забывший почему-то в этот миг о своем царском происхождении. – Клянусь Аллахом, я сейчас сяду на краю водоема, и примусь рассказывать одну из лучших историй, и правоверные перестанут мыться, и они будут слушать меня, так что проведут время в хаммаме до закатной молитвы в три раката! А те, кто хотел бы сюда попасть, так и останутся стоять у дверей, потому что хаммам уже полон! И ты лишишься прибыли, о глупец!

– Пожалуй, если дать ему волю, он так и сделает, – негромко сказал Хабрур аль-Мунзиру.

– И вот вам для начала история о сварливом старике! – шлепаясь на пол, заявил подобный ифриту. – Это короткая история, которая приведет вас в прекрасное расположение духа, так что вы охотно выслушаете вслед за ней и длинную!

– Ко мне, о Али, о Маруф, о Дарфиль! – приказал хозяин хаммама. – Простите меня, о правоверные, но этого человека придется вывести!

– Рассказывают, что некий старик заболел, и ослаб, и родные его позвали к нему врача. Врач без промедления явился, и старик известил его, что жестоко страдает от ломоты в костях, – громким голосом начал рассказчик. – «Это у тебя от старости, о почтенный!» – сказал врач.

Али, Маруф и Дарфиль, трое черных рабов устрашающего вида, торопливо сошлись с разных концов парильни. Очевидно, хозяин держал их для случаев, подобных этому.

– «Еще меня донимает жжение в глазах, и покраснение век, и ослабление зрения», – сказал старик. «И жжение, и покраснение, и ослабление у тебя также от старости, о почтенный!» – определил врач, – с весьма лукавым видом, как бы не замечая опасности, продолжал рассказчик. – Слушайте, слушайте, о правоверные!

– Говоришь, этот безумец спас тебя от смерти, о аль-Мунзир? – Джевану-курду нужно было непременно удостовериться в этом, а когда Джабир кивнул, он, не дожидаясь военного совета, отделился от аль-Мунзира и Хабрура и стал огибать толпу таким образом, чтобы оказаться в тылу у троих черных рабов. Попутно он прихватил большой медный таз с водой, мутной от бобовой муки, оставленный в этой суете без присмотра.