Ева и Мясоедов - Алексей Николаевич Варламов

Любопытно, что Лев Толстой против этой узурпации женской доли восстал. Наташа Ростова и Татьяна Ларина суть антиподы. Толстой изображает Наташу Ростову в соответствии с прямым переводом ее имени – родной, душой своей семьи. Она-то уж точно ребенок не чужой, да и Наташина влюбчивость, не книжная, а живая, жадная, безрассудная – весь девичий «список» ее побед от Бориса Друбецкого до Пьера Безухова, ее неумение ждать, нежелание учиться властвовать собой, полное отсутствие du comme il faut, подчеркнутая естественность графинюшки – это все иное, не татьяно-ларинское. И делалось это Толстым, скорее всего, сознательно. Толстой восстал против Пушкина, однако не прямо, а косвенно, художественно, споря с ним через женские образы, через отношение к искусству, театру прежде всего.

…Один из самых устойчивых мотивов в «Капитанской дочке» – мотив девичьей невинности, девичьей чести, так что эпиграф к повести «Береги честь смолоду» может быть отнесен не только к Гриневу, но и к Маше Мироновой, и ее история сохранения чести не менее драматична, чем его. Угроза подвергнуться сексуальному насилию – самое страшное и реальное, что может произойти с капитанской дочкой на протяжении практически всего повествования. Ей угрожает Швабрин, потенциально ей угрожают Пугачев и его люди (не случайно Швабрин пугает Машу судьбой Лизаветы Харловой, жены коменданта Нижнеозерской крепости, которая после того, как муж ее был убит, стала наложницей Пугачева), наконец, ей угрожает и Зурин. Вспомним, что, когда солдаты Зурина задерживают Гринева как «государева кума», следует приказ офицера: «отвести меня в острог, а хозяюшку к себе привести». И потом, когда все разъясняется, Зурин просит извинения перед дамой за своих гусар.

А в главе, которую Пушкин исключил из окончательной редакции, знаменателен диалог между Марьей Ивановной и Гриневым, когда оба оказываются в плену у Швабрина:

«– Полно, Петр Андреич! Не губите за меня и себя и родителей. Выпустите меня. Швабрин меня послушает!

– Ни за что, – закричал я с сердцем. – Знаете ли вы, что вас ожидает?

– Бесчестия я не переживу, – отвечала она спокойно».

А когда попытка освободиться заканчивается неудачей, раненый изменник Швабрин издает точно такой же приказ, как и верный присяге Зурин (носящий в этой главе фамилию Гринев):

«– Вешать его… и всех… кроме ее…»

Женщина у Пушкина – главная военная добыча и самое беззащитное на войне существо. Как сберечь честь мужчине, более или менее очевидно. Но девушке?

Этот вопрос, наверное, автора мучил, неслучайно он так настойчиво возвращается к судьбе жены капитана Миронова Василисы Егоровны, которую после взятия крепости пугачевские разбойники «растрепанную и раздетую донага» выводят на крыльцо, а потом ее, опять же нагое, тело валяется у всех на виду под крыльцом, и только на другой день Гринев ищет его глазами и замечает, что оно отнесено немного в сторону и прикрыто рогожею. В сущности, Василиса Егоровна берет на себя то, что предназначалось ее дочери, и отводит от нее бесчестье.

Своего рода комической антитезой представлениям повествователя о драгоценности девичьей чести служат слова командира Гринева генерала Андрея Карловича Р., который, опасаясь того же, что стало нравственной пыткой для Гринева («На дисциплину разбойников никак нельзя положиться. Что будет с бедной девушкой?»), совершенно по-немецки, житейски практично и в духе белкинского «Гробовщика» рассуждает: «…лучше ей быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, Бог даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках не сидят; то есть хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица».

И характерен горячий ответ Гринева: «Скорее соглашусь умереть, – сказал я в бешенстве, – нежели уступить ее Швабрину!»

7

«Капитанская дочка» писалась почти одновременно с «Тарасом Бульбой» Гоголя, и между этими произведениями также идет очень напряженный, драматический диалог, вряд ли сознательный, но тем более существенный.

В обеих повестях завязка действия связана с проявлением отцовской воли, которая противоречит материнской любви и ее одолевает.

У Пушкина: «Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу».

У Гоголя: «Бедная старушка <…> не смела ничего говорить; но, услыша о таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, – и никто бы не смог описать всей безмолвной горести, которая, казалось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах».

Отцы же в обоих случаях решительны.

«Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнения», – сообщает в своих записках Гринев.

У Гоголя жена Тараса надеется, что «авось либо Бульба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд», но «он [Бульба] очень хорошо помнил все, что приказывал вчера».

И у Пушкина, и у Гоголя отцы не ищут для детей легкой доли, посылают туда, где либо опасно, либо, по крайней мере, не будет светских развлечений и мотовства, и дают им наставления.

«– Теперь благослови, мать, детей своих! – сказал Бульба. – Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, чтобы стояли всегда за веру Христову, а не то – пусть лучше пропадут, чтоб и духу их не было на свете!»

«Батюшка сказал мне: “Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду”».

Вокруг этих нравственных предписаний и строится конфликт обоих произведений.

Остап и Андрий, Гринев и Швабрин – верность и предательство, честь и измена – вот что составляет лейтмотивы этих произведений.

Швабрин написан так, что его ничто не извиняет и не оправдывает. Он – воплощение подлости и ничтожества, и для него обыкновенно сдержанный Пушкин не жалеет черных красок. Это уже не сложный байронический тип, как Онегин, и не милая пародия на разочарованного романтического героя, как Алексей Берестов из «Барышни-крестьянки», который носил черное кольцо с изображением мертвой головы. Человек, способный оклеветать отказавшую ему девушку («Ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег», – говорит он Гриневу) и тем самым нарушить дворянскую честь, легко изменит присяге. Пушкин сознательно идет на упрощение и снижение образа романтического героя и дуэлянта, и последнее клеймо на нем – слова мученицы Василисы Егоровны: «Он за душегубство и из гвардии выписан, он и в Господа Бога не верует».

Иное дело – предательство у Гоголя. Андрия погубила любовь, искренняя, глубокая, самоотверженная. О последней минуте его