Ева и Мясоедов - Алексей Николаевич Варламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они…
Итак, дай бог им долги дни!
За шутливостью этих строк – обозначение позиции. Это неприятие семьи биографически понятно – семья не просто не поддерживала поэта в его перипетиях, финансовых затруднениях, в трениях с властью, но была приставлена за ним надзирать, и тем не менее неужели это повод для того, чтобы отрицать, либо по меньшей мере игнорировать семью, как таковую, а при случае еще и посмеиваться над странностями семейного быта у простолюдинов?
Однако если посмотреть еще глубже, то можно заметить, что все не так просто. Родовые связи у Пушкина, конечно, есть, только они очерчены очень тонко, практически незаметно, прикровенно, в глубине повествования, а не на поверхности, как, скажем, в «Войне и мире». Вот сестры – Татьяна и Ольга Ларины. Ольга важна не потому, что она сестра Татьяны (про сестер, про сестринство потом Чехов или Лев да Алексей Толстые напишут), а потому, что, изображая милое семейство Лариных, и тут действительно была семья – русская, традиционная, Пушкин отдал, посвятил этой семье известные, хотя все равно очень ироничные строки про «привычки милой старины», про жирные блины на Масленице, подблюдны песни, но в качестве главной героини поэт взял ту, которая «в семье своей родной казалась девочкой чужой».
Можно так сказать: из-за своего книжного самовоспитания Татьяна была от этой традиционной, народной линии как бы отсечена, но в то же время именно она – «русская душою, сама не зная почему». Только что русского у девы, которая не играла со своими сверстницами в деревенские игры, была воспитана на иностранных романах – русских-то нет (вспомним знаменитый вопрос старой графини в «Пиковой даме»: «А разве есть русские романы?») и даже любовное письмо пишет на французском языке? И все-таки она русская! И не только потому, что она так близка со своей няней, а потому – что у нее душа-однолюбка. Поэтому Татьяна – русская, а Ольга – нет. Онегин ошибся, когда, читая ей мораль, сравнил девичью любовь с деревцем, которое каждый год сбрасывает старую и надевает новую листву. Онегин не увидел в Татьяне того, что в ней есть, – обреченности любить одного человека, и был за это прежестоко наказан, равно как Ленский, приписывающий Ольге отсутствующие черты, был наказан тоже.
3
Тут еще более интересный вопрос: кто из сестер истинная дочь своей матери – любимица Лариных Ольга или дикарка Татьяна? На первый взгляд, конечно, Ольга. Татьяна чужда своей матери, она не из тех девочек, которые берут в руки куклу, чтобы важно повторять ей уроки маменьки. Но вот какая штука: именно судьбу маменьки Татьяна и повторит, причем, если у Татьяны все будет очень серьезно, то у ее матушки это, скорее, пародия на серьезность. То есть пародия предшествует оригиналу. Вспомним: история любви этой женщины, чье имя мы знаем только во французском варианте Pachette (именно так обращается к ней ее кузина Алина в седьмой главе, когда Татьяну привозят в Москву на ярмарку невест) фактически предвосхищает судьбу Татьяны. В молодости влюбленная в славного франта, игрока и сержанта гвардии Грандисона (и тут опять ирония: Грандисон, герой романа Ричардсона «Кларисса Гарлоу» – образец добродетельного молодого человека), который был известен Pachette со слов ее начитанной кузины), она выходит замуж за нелюбимого человека, смиряется со своей долей и остается верна мужу до гробовой доски (Дмитрий Ларин, как мы помним, оплакан «верною женой»). В сущности, это тот же самый идеал. Разница лишь в том, что Pachette ее муж благоразумно увозит в деревню, где она обучается управлять супругом, солить грибы, ходить по субботам в баню и, не спросясь мужа, бить служанок, а нелюбимый муж Татьяны, наоборот, из деревни приводит свою супругу ко двору, где ей все постыло.
Но это делает не он, а – сам Пушкин. Он перебрасывает своих героев туда, куда ему угодно. Он – властелин своих колец и Татьяне, как и ее матери, поразительным образом приписал две добродетели: первая – женщина может любить только один раз и только одного мужчину, вторая – женщина может принадлежать только одному мужчине. Если мужчины совпадают – это ее счастье. Если нет – значит, нет.
То есть Пушкин играет смыслами, крутит свой кубик-рубик, где все связано, все переплетено, ткет узор, охмуряет, обаяет, соблазняет; он неслучайно видел своим главным читателем уездную барышню с книгою в руках, он на пару с собственной Музой, той самой, что «близ вод, сиявших в тишине» ему явилась, морочит голову этим барышням, начиная, по крайней мере, с «Руслана и Людмилы»; он знает, что девочки любят сентиментальничать, а мальчики – повесничать, и пишет для первых, но оказалось, что этот путь – сентиментальный, насмешливый, легкомысленный, несерьезный, игривый и игровой – превратился в самый важный и верный в русской литературе.
Позднее это очень точно сформулировал Блок, назвавший имя Пушкина веселым. Пушкин взял на себя так много этого веселья, что невольно шедшие за ним, отпустившие бороды классики были обречены на серьезность и на серьезное истолкование Пушкина, даже насмешливый пушкинский тон в отношении Алексея Берестова, возжелавшего жениться на крестьянке, отольется в мрачную решимость князя Нехлюдова стать мужем Катюши Масловой, чья судьба, в свою очередь, опрокидывает «легкомысленный» сюжет из жизни Авдотьи Самсоновны Выриной.
А всемирная отзывчивость, которую проповедовал Достоевский… Какая отзывчивость, если в мире Пушкина никто толком не понимает и ни на один язык перевести не могут? Всемирная отзывчивость была у самого Федора Михайловича, как и у Льва Николаевича, или Антона Павловича, а вот Пушкин – наше все, но ударение здесь надо делать на оба слова, он – наше все, только наше и ничье другое, только нам понятное и никому другому. Пушкиным надо уколоться в младенчестве, услышать это чудное: «Здравствуй, князь, ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный?» или: «Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась» и навсегда пропасть. А как это переведешь?
Значит ли это, что он вовсе не был серьезен? Просто
