Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт - Ирвинг Стоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джон погладил ее щеки:
— Ты хорошая жена, но плохой астроном. Время в Юте отстает от вашингтонского на два с половиной часа. Послание к тебе, занесенное в мой дневник, было передано быстрее и точнее, чем с помощью изобретения Сэмюэла Морзе.
_/4/_Через два дня она родила мальчика. Они назвали его Фрэнком. Родители были счастливы по поводу рождения сына и открытия перевала в центральной части Скалистых гор, через который Джон мечтал проложить железную дорогу. Вместе они составили краткий доклад о переходе через перевал, сопроводив его картой, показывающей предполагаемую железнодорожную линию в Калифорнию.
Теперь им приходилось уделять много времени вопросам бизнеса: банк «Пальмер, Кук энд компани» в Сан-Франциско успешно разместил основные акции, и Джон привез банковские чеки, рассчитывая использовать их для того, чтобы поправить свои дела в Вашингтоне. Представители от Калифорнии провели наконец через конгресс законопроект, предусматривающий выплату Фремонтам ста восьмидесяти долларов, израсходованных ими на покупку рогатого скота для индейцев. Хаттмэн выиграл дело, которое Джон перевел из Лондона, но конгресс проголосовал в пользу требования оплатить основной капитал и проценты; таким образом, им не пришлось покрывать судебные издержки в сумме сорока трех тысяч долларов за счет личных фондов. Успех Хаттмэна побудил и других в Калифорнии, имевших на руках расписки Джона времен завоевания, предъявить свои иски. Джон жаловался Джесси, что с каждым часом дела запутываются: правительство отказалось возместить семьсот тысяч долларов по его распискам, но явно готово оплачивать выигранные дела и все судебные издержки по этим распискам… после того как он потратил месяцы, защищая иски, теперь наделяют богатством судебных крючкотворов!
Находясь в Калифорнии, Джон узнал, что несколько лучших мест, которые он отметил кольями для кварцевых шахт, захвачены поселенцами, и выдворить их из Марипозы можно лишь силой. Значительная часть его деятельности в Вашингтоне имела отношение к департаменту внутренних дел, при посредстве которого он пытался провести законы, защищающие права на разработку залежей минералов в условиях, еще не подтвержденных дарственными на земли Калифорнии. Он не добился успеха, и с каждым пароходом, приходившим в Нью-Йорк, поступали тревожные известия от компании «Пальмер, Кук» и от его управляющего в Марипозе, что если не принять меры, то поселенцы захватят все шахты. Джесси неохотно согласилась, что ему следует совершить еще одну поездку в Калифорнию. После этого он вернется на Восток и приступит к деятельности в пользу прокладки центральной железнодорожной линии, на строительство которой, как они полагали, конгресс выделит фонды. После того как все их дела на Востоке будут улажены, семья переедет в Марипозу.
Джесси не хотела оставлять отца одного. Жена Тома Бентона умерла, работа в сенате закончилась, дом сгорел, а вместе с ним его рукопись и бумаги; сын погиб, три дочери были заняты заботой о своих собственных семьях. В доме на Си-стрит у него была своя работа, свои книги, свои корни, своя крыша, друзья, посещавшие его; он мог принимать гостей, быть хозяином дома, человеком, имеющим место в мире. Пожар все это круто изменил: все его имущество превратилось в дым, и, хотя Джесси создала ему все удобства, в своем сознании он считал себя отверженным. Она страдала за него: он прожил слишком долгую жизнь, и все, чем он жил, ушло от него — все, кроме проблемы рабства.
Джесси поощряла его начать восстанавливать книгу не только потому, что она нуждалась в его записях, но и потому, что работа отвлекала бы его от мрачных мыслей. Оказав ему помощь в сборе среди друзей по сенату ряда документов и в написании первых глав, она пробудила энергию отца, и он с головой ушел в работу. Обретя новый взлет умственной энергии и отвагу, «старый носорог» доказал, что по праву получил такую кличку, ибо в семьдесят два года не только приступил к восстановлению книги, но и ринулся в последнюю великую борьбу: не допустить, чтобы вопрос о рабстве расколол Союз.
Джесси не стояла в стороне от разразившейся бури по поводу рабства. Она и ее муж заняли определенную позицию: распространение рабства должно быть запрещено. Вашингтон стал пробным полем битвы: северяне и южане пытались использовать федеральное правительство в качестве инструмента для защиты собственных интересов и взглядов. Дискуссии в конгрессе вышли за рамки приличия: они велись яростно и ожесточенно, переходя в драки. Атмосфера была отравлена смертельным вирусом; закон о беглых рабах[10] возмутил население Севера, а билль Канзас — Небраска,[11] открывший для рабства новые территории, ранее недоступные для него по Миссурийскому компромиссу 1820 года,[12] вызвал гражданскую войну в Канзасе. Казалось, во всей обширной американской панораме есть только вопрос о рабстве. Этот вопрос делал друзей врагами, разрушал семейные узы, вторгался в политику, экономику, религию и идеологию. Самые давние друзья, близкие в течение полувека к семьям Бентон и Макдоуэлл, их больше не навещали, отказывались принимать у себя Фремонтов, поносили за глаза и публично. От друзей и родственников на Юге, с которыми у них были тесные связи, приходили озлобленные письма. Согбенный, лишь с несколькими седыми прядями, едва прикрывавшими его большую голову, Том Бентон все же нашел в себе силы выехать с лекциями, желая предупредить общественность о намерении Юга насильственно отделиться от Союза и призвать умеренно мыслящих во всех уголках страны пробудиться перед лицом надвигающейся опасности, совместно действовать, дабы предотвратить раскол.
Джесси не осознавала, каким южным по духу городом был Вашингтон; несмотря на то что в нем были представлены все штаты США, именно сторонники рабства господствовали в городе, определяя его атмосферу, строй его жизни, его мышление, даже его прессу. Воздух дышал ненавистью, в нем висела брань и угроза насилия; не было ни одного защищенного от них дома; как бы мирно ни начинались дискуссии, они заканчивались взаимными обвинениями и кровавыми потасовками. После одной особенно грубой вспышки Джесси решила поговорить с мужем:
— Джон, есть ли какая-нибудь особая причина оставаться в Вашингтоне? Есть ли у тебя важные дела, которые делают необходимым наше пребывание в столице?
— Напротив, Джесси, — ответил он, — мне кажется, что здесь занимаются не бизнесом, а драками по поводу рабства.
— Тогда следует переехать в другое место? В северный город, где люди думают, как мы? Я не сетую на судьбу, но ни стены спальни, ни стены коттеджа не ограждают нас от этих ссор.
— Ты полагаешь, что я не тревожусь по этому поводу, Джесси? — ответил он. — В Вашингтоне нет такого места, где не возникало бы ссоры. Я всегда любил этот город, но теперь мне в нем неуютно.
— Нас мало что держит здесь: город сильно изменился, наш дом сгорел, многие наши бывшие друзья ненавидят нас теперь…
— Когда, по-твоему, мы могли бы тронуться и куда бы ты хотела уехать?
— Я хотела бы уехать завтра и жить в Нью-Йорке. Это наиболее космополитический из всех наших городов, там нас будут окружать люди нашего склада ума, и по крайней мере мы избавимся от личных неприятностей этого противостояния.
Джесси удивилась, как мало у них вещей. Потребовалось всего два дня, чтобы все упаковать и отправить в Нью-Йорк. Они сняли дом на Девятой-стрит около Пятой-авеню. Это был трехэтажный дом с гостиной, окна которой выходили на улицу, а с другой стороны к ней примыкала просторная столовая. От прихожей вверх к трем спальням вела довольно узкая лестница. Джесси считала, что ей повезло: мебель была светлой и легкой, а стены украшали картины на морские темы.
Лили посещала государственную школу по соседству. Чарли, которому исполнилось четыре года, был отдан в детский сад. Мейли поехала с ними якобы готовить еду для Джесси и Джона, а на самом деле из-за маленького Фрэнка, которого страстно любила. Джошаам присоединился к семейству, его брат-двойняшка остался с Элизой и Томом Бентоном в Вашингтоне. Подобно тому как любовь к Чарли усиливалась любовью к ушедшему маленькому Бентону, Джесси обнаружила, что ее любовь к крепышу Фрэнку с карими глазами удваивалась той любовью, которая предназначалась «маленькой парижанке».
Джесси показалось вопреки ее ожиданиям, что Нью-Йорк вовсе не такой уж мирный город, но во всяком случае обстановку создавали люди, с которыми она была согласна. Позднее, весной 1855 года, она арендовала коттедж в Сиасконсете, Нантакет, для того чтобы пережить летнюю жару в городе. Джон уехал в Марипозу, уверенный, что вернется к сентябрю. Ее отец принял приглашение провести с тремя внучатами несколько месяцев в коттедже на морском побережье.
В полдень они сидели на пляже, а вечерами работали вместе над текстом «Тридцати лет». Но Джесси обнаружила, что самым оживленным было время около четырех часов, когда Мейли подавала чай на веранду, откуда виднелась дорога. Том получал ведущие газеты Нью-Йорка, Бостона, Вашингтона, Сент-Луиса и Чарлстона, их доставляли в коттедж. Он внимательно следил за взлетом новой республиканской партии, возникшей год назад в Висконсине и распространившейся по стране как степной пожар, вбирая в себя бывших вигов, чья партия распалась, а также большую часть северных демократов, которые возмущались тем, как Франклин Пирс превратил демократическую партию в защитницу интересов южных рабовладельцев.