Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт - Ирвинг Стоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Когда президент Полк присвоил тебе ранг подполковника, я предсказывала, что в сорок лет ты станешь генералом. Мое расписание нарушилось, но, когда сложатся нужные обстоятельства, армия призовет тебя опять на службу. Тем временем ты ведь не собираешься отказываться от планов пятой экспедиции? Перевал так нужен для железной дороги, ты найдешь его и нанесешь на карту.
— Ты имеешь в виду, что мы сами должны финансировать экспедицию?
— А как можно лучше использовать наши деньги? Ты уже потратил несколько тысяч долларов на научное оборудование и, уж конечно, не рассчитываешь получить возмещение от правительства?
Джон сделал гримасу, а Джесси продолжала:
— Хорошо, давай используем наши ресурсы, соберем людей и купим провиант. Если ты найдешь перевал, страна захочет помочь тебе в финансировании твоей железной дороги. Если же не найдешь, тогда мы не потеряем ничего, кроме какой-то части золота. У нас останется возможность вернуться и построить хижину в Марипозе. От Парижа до Фремонтвилла далеко. Или ты уже не хочешь основывать Фремонтвилл?
Сверкнув глазами, он сказал:
— Он будет главной станцией на нашей железной дороге. Я проложу ее около твоей парадной двери.
На следующее утро они сообщили отцу о своем намерении финансировать независимую экспедицию. Том одобрительно кивнул, выписал чек в качестве своего вклада и послал письма своим друзьям в Сент-Луис. С обратной почтой пришло множество скромных чеков, их сумма не снимала финансового бремени с Фремонтов, но сам жест доброй воли и доверия со стороны тех, кто понес убытки от четвертой экспедиции, оказался достаточным: Джон получил необходимый стимул для работы с прежним энтузиазмом.
Как всегда, Джесси было приятно находиться в Вашингтоне, несмотря на случившиеся неприятности. Она испытывала удовольствие от общества своих сестер. Сара переехала с мужем в Бостон, а Элиза и Сюзи все еще оставались в Вашингтоне. Первая беременность Элизы не только укрепила ее здоровье, каким она прежде не отличалась, но и придала полноту ее высокой угловатой фигуре и крупному лицу, она обрела некоторую привлекательность. Она и Уильям Карей Джонс построили добротный кирпичный дом на Эч-стрит, в нескольких кварталах от дома Бентонов. Ободренная приливом энергии, Элиза занялась изучением права, чтобы лучше разбираться в делах мужа.
Джесси и Элиза часто встречались за ланчем либо в доме Элизы, либо у Джесси; это был час доброго общения, ибо брак, дети и серьезная заинтересованность в карьере мужа создавали много общего между ними. Однако наиболее приятными были часы, проведенные с Сюзи, младшей сестрой, которой исполнилось двадцать лет. Сюзи перестала терзать фортепьяно и теперь терзала взамен сердца молодых людей Вашингтона. Она унаследовала от матери тонкие черты и красивый цвет лица, лучистые голубые глаза. Когда Джесси видела в последний раз Сюзи два с половиной года назад, это была визгливо смеявшаяся, худая, с длинными руками и ногами девица. Теперь же она стала такой красавицей, какой была в молодости Элизабет Макдоуэлл, веселым существом, околдовывающим кавалеров. Она была в центре светской жизни молодежи Вашингтона и сводила с ума полдюжины ухажеров, не желая принять серьезного решения, ведь так приятно кружить голову мужчинам. Джесси была на девять лет старше Сюзи, но по темпераменту она чувствовала себя достаточно пожилой, чтобы играть роль матери. Сюзи рассказывала ей о своих романтических увлечениях, о музыке, танцах, театре, о нравившихся молодых людях. Когда она задерживалась на поздних вечеринках, то приходила ночевать к Джесси, чтобы не тревожить родителей.
Джесси была на похоронах графа Бодиско и сопроводила Гарриет в ее дом в Джорджтауне. Гарриет исполнилось двадцать восемь лет, она расцвела, ее розовые щеки располнели, высокая грудь налилась.
— Джесси, — сказала она с нежным изумлением в глазах, — русские — удивительные люди. За несколько дней до смерти граф показал мне завещание. Он отписал мне все свое имущество с условием, что я выйду замуж за молодого человека, который доставит мне то удовольствие, какое, по его словам, я доставляла ему в течение двенадцати лет нашего супружества!
Наступила жара. Джесси разместила троих своих детей на защищенной сеткой веранде, выходившей в сад и самой прохладной в доме. Казалось, Лили и Чарли вовсе не страдали от зноя. На заднем дворе они открывали кран гидранта и весь день не просыхали, утверждая, будто садовый разбрызгиватель — это парижский фонтан. Но пятимесячная Анна чувствовала себя неважно. Она отказывалась от еды, по ночам ее мучил кашель. Джесси провела много тревожных ночных часов, напевая колыбельные песни и раскачивая детскую кроватку.
В Вашингтоне вспыхнула эпидемия. За два дня от колик умерли четыре ребенка. 10 июля утром заболела Анна. Вновь Джесси послала Джошаама в Силвер-Спринг, чтобы спросить Фрэнсиса Блэра, не может ли она уединиться у них. Блэр приехал в своей коляске, посадил в нее Джесси с ребенком и доставил в поместье. Джон приехал к обеду; к этому времени сердечная боль у Джесси ослабела, ребенку стало вроде бы лучше. На следующее утро, когда Джесси держала Анну на руках, а врач уверял ее, что ребенок будет хорошо расти в Силвер-Спринг, Джесси вдруг почувствовала спазм тельца ребенка. Анна не шевелилась, дочь умерла.
Слишком ошеломленная неожиданным ударом, чтобы почувствовать боль, Джесси всматривалась в лицо ребенка. Год их пребывания в Париже ушел в прошлое. Она потеряла маленького Бентона потому, что была измотана и измучена военно-полевым судом, но ведь «маленькую парижанку» она выносила, будучи спокойной и здоровой. Она была беременна Чарли, пересекая Панаму, родила его без надлежащего медицинского ухода в Сан-Франциско. Однако у Чарли энергия и здоровье бьют ключом, а крошка Анна ушла. Как понять жизнь, найти в ней здравый смысл?
Перед тем как она вновь обрела способность плакать, одна мысль словно острый нож поразила сознание Джесси: она родила четверых, и двое умерли; потеряна половина жизни, половина того, что она старалась сделать, трагически оборвалась и исчезла. Так же было и с Джоном: он был в четырех экспедициях, первые две завершились блестящим успехом, последние две принесли неудачи, конфликты и смерть.
Когда врач взял тельце ребенка из ее рук, Джесси вспомнила смерть своего первого сына в Сент-Луисе. Тогда врач пытался взять малютку Бентона, а она не отдавала его, она больше горевала за себя и за мужа, чем за ребенка. А ведь Анна была такой милой и хрупкой, с такой обезоруживающей улыбкой; Джесси так хотела, чтобы она выросла очаровательной девочкой. Горе за судьбу ребенка глубоко запало в ее душу.
Она все еще сидела неподвижно в кресле, с сухими глазами, окаменевшая и холодная, когда к ней приблизился Джон. Он положил ей на колени свою голову и заплакал. «Маленькая парижанка» так много значила для него, и он не был в силах сдержать свое горе. Джесси подумала: «Когда умер маленький Бентон и моя боль была непереносимой, он утешал меня, был спокоен и решителен. Теперь моя очередь утешить его: я не должна плакать, таить горечь, я должна помочь мужу. Когда один из нас слаб, другой должен быть сильным. Когда один болен, другой должен быть здоровым. Когда один убит горем, другой должен сохранять спокойствие и поддерживать надежду. Никто не может быть постоянно сильным, здоровым, отважным; роли должны меняться, здоровье и отвага, бодрость и возрождение должны восполнять друг друга. Совместная жизнь не означает, что каждый из партнеров всегда крепок, и двое вместе не обязательно вдвое мудрее и решительнее; но с помощью любви, нежности, симпатии и даже жалости можно выработать единое представление о смысле жизни и идти по ней долгие годы рука об руку. Это и есть сотрудничество, это и есть супружество».
Джесси подняла его голову со своих колен, крепко сжала ладонями и поцелуем осушила слезы.
_/3/_Прошло всего несколько дней после отъезда Джона и его группы из Сент-Луиса, как Джесси получила телеграмму, что он не может ковылять на левой ноге и вынужден вернуться в Сент-Луис для лечения.
Она села на ближайший поезд, отправлявшийся в Сент-Луис, вспоминая о первой десять лет назад двухнедельной поездке с Джоном на дилижансах, гребных лодках и пароходах. Теперь же для переезда потребовалось всего трое суток.
Джон сидел в их прежней комнате в доме Бентонов, окна которой выходили в сад с грушами.
— Военный департамент был прав, отстраняя меня, — проворчал Джон, увидев Джесси. — Они понимали, что я никогда не смогу перетащить эту окаянную ногу через Скалистые горы.
Джесси стояла в дверях, отметив для себя, как проступают тонкие черты его лица даже сквозь темную бороду.
— Ты повредил эту ногу не в танцах на вашингтонских приемах, — парировала она, — ты стал жертвой болезни потому, что пытался наметить железнодорожную линию через Скалистые горы глубокой зимой. Если ты не можешь идти, то не ходи, но не считай свою болезнь проклятием, относись к ней, как сказала бы бабушка Макдоуэлл, как к медали, дарованной за отвагу под огнем.