Ложная память - Дин Кунц

— Не особенно. Пару дней спустя, уже было темно, один из его приятелей попытался пристрелить меня, но он так накачался наркотиками, что позорно промазал. Я сломал ему обе руки, засунул в его же автомобиль и перевернул машину на набережной. Позвонил по 911, опять сказал, что это я пострадал, плакал, просил о помощи. Они приехали, нашли подозрительные деньги, наркотики в багажнике автомобиля, наложили ему на руки гипс и упрятали вместе с загипсованными руками на десять лет.

— И все это за кошку? — недоверчиво спросил Дасти.

— Миссис Джинглс была хорошей киской. Плюс к тому она была киской моей матушки.

— Я чувствую, что Валет попал в хорошие руки, — заметила Марти.

— Я не позволю, чтобы с вашим щеночком случилось что-нибудь нехорошее, — улыбнувшись, кивнул Нед.

Когда они уже были на полуострове и ехали по бульвару Бальбоа, всего в нескольких кварталах от жилища Сьюзен, Марти, листавшая сборник хокку, вдруг задохнулась, отбросила книгу и съежилась на сиденье, словно от боли.

— Останови. Останови скорее. Останови!

Это была не боль, нет. Страх. Страх того, что она вцепится в рулевое колесо. Рванет автомобиль на встречную полосу. До отвращения знакомый уже блюз «Дьявол в моем сердце»[41].

Летом, когда пляж постоянно заполнен толпами народа, Дасти, вероятно, пришлось бы целый час утюжить прибрежный район, прежде чем найти место для остановки. Одним из немногих достоинств января была относительная свобода прибрежных дорог от транспорта, и водителю удалось почти сразу же приткнуть машину к тротуару.

По тротуару пролетели мимо на звонких роликовых коньках несколько ребятишек, высматривавших престарелых горожан, которых так весело и безопасно было бы свалить на асфальт. Слева машину огибали велосипедисты, игравшие со смертью на магистральной дороге.

Никто не выказывал ни малейшего интереса к Дасти и Марти. Но, конечно, положение должно было измениться, если она опять начала бы кричать.

Дасти лихорадочно раздумывал, как можно было бы лучше всего удержать жену, если она вновь примется колотиться головой о приборную панель. Но сделать это, пожалуй, было невозможно. Лишенная рассудка в приступе паники, она стала бы отчаянно сопротивляться, вырываться на свободу, и он мог бы нечаянно причинить ей травму.

— Я люблю тебя, — беспомощно сказал он.

Тогда он начал говорить с нею, просто спокойно говорить, пока она раскачивалась на месте, задыхалась и стонала, словно испытывала первые родовые схватки, словно это ее паника стремилась появиться на свет. Он не пытался убеждать ее, взывая к разуму, не пытался убаюкивать ее ласковыми словами, потому что уже знал, что это совершенно бесполезно. Вместо всего этого он принялся вспоминать о том, как они отмечали первую годовщину своей свадьбы. Это было воистину очаровательное несчастье. Он неудержимо стремился в знакомый ресторан, но за те шесть недель, пока он там не был, ресторан сменил хозяина. Новый повар, судя по всему, получил образование в Кулинарном Институте Сельской Исландии, потому что пища была холодной, зато каждое блюдо имело привкус вулканического пепла. Помощник официанта пролил стакан воды на Дасти, а Дасти пролил стакан воды на Марти, и их официант вылил кастрюльку со сливочным соусом на себя. Пока они ели десерт, в кухне начался пожар. Он был недостаточно силен для того, чтобы вызывать пожарную команду, но для борьбы с ним все же потребовались усилия одного помощника официанта, одного официанта, метрдотеля и главного специалиста по соусам (очень крупного самоанского джентльмена), которые применили четыре огнетушителя, хотя, возможно, они затратили чрезмерное количество пены, так как она попадала не столько в пламя, сколько на самозваных пожарных. Уехав из ресторана, они, голодные, зашли в маленькое кафе, где им подали невероятно хороший обед. Дасти и Марти так хохотали, что, вероятно, их обоих запомнили там навсегда.

Сейчас ни один из них не смеялся, но связь между ними была сильнее, чем когда-либо. Явилось ли это следствием тихого разговора Дасти, успокоительного действия валиума или результатом сеанса, проведенного доктором Ариманом, но Марти на сей раз не погрузилась в полномасштабный приступ паники. Прошло две или три минуты, и ее ощущение страха уменьшилось. Она снова выпрямилась на сиденье.

— Лучше, — сообщила она. — Но я все еще похожу на дерьмо.

— Птичье дерьмо, — напомнил ей Дасти.

— Ну, конечно.

Хотя до заката оставался почти час, больше половины проходивших мимо, вверх ли, вниз ли по полуострову, автомобилей ехали с зажженными фарами. Мгла, медленно растекавшаяся по небу с запада на восток, породила ранние и длительные сумерки. Дасти тоже включил ближний свет, и «Сатурн» влился в поток машин.

— Спасибо тебе за это, — сказала Марти.

— Я не знал, что еще поделать.

— В следующий раз тоже просто говори. Твой голос. Он поддерживает меня.

Дасти молча спросил себя, насколько долго он еще сможет удерживать ее рядом с собой без блеска начинающейся паники в глазах, без нарастающего ощущения напряжения в ее теле, вызванного страхом. Насколько долго?… Да и сможет ли вообще?

Рычащее море пыталось силой пробить себе путь из глубин на просторы континента, а пальцы ветра разбрасывали песок по всей ширине набережной, насыпая горки у тротуаров.

Три чайки отчаянно цеплялись за металлические перила смотровой площадки, пытаясь разобраться, не стоит ли им сменить ветреный берег на защищенные от бурь гнезда в заливах.

Когда Марти и Дасти вступили на крутую лестницу, ведущую к площадке на третьем этаже, птицы одна за другой обратились в бегство, балансируя на беспорядочно мятущихся волнах воздуха. Хотя чайки редко бывают молчаливы, на сей раз ни одна из них, улетая, не издала своего характерного резкого крика.

Марти постучала в дверь, выждала немного и постучала снова, но Сьюзен не отвечала.

Воспользовавшись своим ключом, она открыла два замка. Распахнула дверь, дважды позвала Сьюзен и вновь не получила ответа.

Они вытерли обувь о циновку, лежавшую у двери, и прошли внутрь, закрыв за собой дверь и снова и снова повторяя имя хозяйки.

В кухне было темно, зато в столовой горел свет.

— Сьюзен? — повторила Марти, но ее призыв опять остался без ответа.

Квартира была полна голосами, но это всего-навсего ветер снаружи болтал сам с собой. Разговаривал с кедровыми стропилами крыши. Ликующе кричал, теребя карниз. Посвистывал в каждой щели и шептал в каждом окне.

Темнота в гостиной; все занавески и шторы закрыты. Темнота в коридоре, зато из открытой двери спальни льется свет. Яркое флуоресцирующее свечение из полуоткрытой двери ванной.

Постояв в нерешительности, еще раз позвав Сьюзен, Марти вошла в спальню.

Взявшись за дверь ванной, еще не начав открывать ее, Дасти уже все знал. Аромат розовой воды не мог скрыть иного запаха, который угадывался снаружи.

Она больше не была Сьюзен. Лицо успело раздуться от газа, выделенного бактериями, кожа позеленела, глаза выпучились от давления в черепе, из ноздрей и рта вытекали струйки бесцветной жидкости, язык вывалился изо рта, придав ей то самое гротескное выражение, благодаря которому каждый человек после смерти может стать собакой. Горячая вода, в которой лежала Сьюзен, помогла мельчайшим из порождений природы в считанные часы превратить прекрасную женщину в воплощение ночных кошмаров.

Дасти увидел лежавший на полочке блокнот, написанные аккуратным почерком строки и внезапно почувствовал, что в его отчаянно бьющемся сердце кровь течет пополам с ужасом. Это был не тот естественный страх, который не мог не возникнуть при виде несчастной мертвой женщины в ванне, не жалкая трусливая паника, обычная для героев фильмов ужаса, а ледяное осознание того, что все это означало для него самого, Марти и Скита. Он увидел всю картину разом, интуитивно понял ее истинность, а также и то, насколько они уязвимее, чем казалось до сих пор: уязвимы друг для друга, уязвимы каждый для себя самого, причем до такой степени, которая делала аутофобию Марти чуть ли не пророчеством.

Но, успев прочесть всего несколько слов из последнего письма Сьюзен, он услышал, как Марти вслух позвала его, услышал ее шаги, приближавшиеся из спальни по коридору. Сразу же повернувшись, он двинулся ей навстречу, преградив ей путь в ванную:

— Нет.

И, как если бы она видела своими глазами все, что он увидел в ванной, Марти воскликнула:

— О боже! Скажи, что это не так! Скажи, ведь это же не она?

Она попыталась протиснуться мимо мужа, но он схватил ее и силой отвел в гостиную.

— Ты не захочешь такого прощания.

В ней что-то порвалось. Такой Дасти раньше видел свою жену лишь однажды, ночью в больнице, у кровати, в которой ее отец потерпел поражение в своей борьбе с раком. Раздираемая эмоциями, она могла передвигаться не больше, чем тряпичная кукла, могла держаться на ногах не лучше, чем соломенное пугало, лишенное подпорки.