«Если», 2000 № 05 - Аллен Дж. Смит

Э.Г.: — Однако же признайтесь: в не столь далекие доперестроечные годы мы шли в фантастику именно потому, что она позволяла нам решать общелитературные вопросы счастья человеческого вне рамок соцреализма. Поколение «Четвертой волны» использовало атрибуты фантастики и ее сюжетные ходы лишь как прием для реализации определенных художественных задач. То есть, прикрываясь фантастическим антуражем, мы работали в сфере именно столь нелюбезной вашему слуху «социальной литературы», тыча перстами в язвы общества и человека. Другое дело, что мы находились под сильным влиянием лучших образцов «Золотого века» отечественной фантастики, для нас тогда ее инструментарий был весьма удобен. Но вот пришли иные времена. И если мы тогда, образно говоря, жили фантастикой, фантастическая литература бытовала в нас частью культурного багажа, то нынешнее поколение писателей и читателей в массе своей живут в фантастике, фантастическая литература для них — место обитания, экологическая ниша. Возникло некое сообщество, для которых чтение и обсуждение новой книги — своего рода замыкание в некой комфортной сфере, где можно вместе с единомышленниками обсуждать достоинства тех или иных видов оружия, ходовых качеств звездолетов и т. п. Так, может, пора признать, что эта линия самореализации для тех, кто хочет писать «серьезную прозу», зашла в тупик, и надо искать другие пласты? «Четвертая волна» чуть было не вывела Золушку из кухни на бал, но история распорядилась иначе, и ее загнали обратно, к грязной посуде. Возможно, новая попытка найти хрустальный башмачок — это всего лишь ностальгия по прежним временам? Старого читателя мы потеряли, а новому нужны совсем иные резоны?

Е.Л.: — Так-то оно так… Но вот что странно. В эпоху развернутого строительства социализма мы с Любовью Лукиной использовали всего один фантастический прием, которым и не прикроешься при всем желании. А именно: мы брали обычную житейскую ситуацию и подсаживали в нее некую чертовщинку (нечистую силу, пришельца из космоса и т. п.), после чего ситуация, к вящему нашему удовольствию, выворачивалась наизнанку и вообще сама себя секла. Ну и чем же этот прием отличается от основного приема Василия Шукшина? Да только тем, что вместо чертика с рожками Шукшин вводит в аналогичную житейскую ситуацию какого-нибудь «чудика», тоже целиком и полностью вымышленного. Вся разница. Но и впрямь пришли иные времена — и это было началом конца соавторства супругов Лукиных. Прием обессмыслился. Уже не было смысла подсаживать в жизнь чертовщинку, поскольку жизнь за окном выворачивалась наизнанку сама, без нашей помощи. Из кризиса этого я выкарабкался, увы, в одиночку. И вот каким образом: меня вдруг осенило, что все происходящее с нами — фантастика чистой воды и ничего не следует придумывать. Сейчас я свою задачу вижу в том, чтобы устранять из окружающей действительности лишние детали, мешающие осознать ее фантастичность. И даже если старого читателя мы потеряли, я не отчаиваюсь. Публика воспитается — никуда не денется. Замечено, что читающий индивид становится со временем если не умнее, то хотя бы разборчивей. И это отрадно, товарищи!

Э.Г.: — Есть опасение, что «читающий индивид» попросту вымрет, но это уже другая тема. Отмечу только, что постоянный круг читателей — это и хорошо, и плохо. С одной стороны, всегда есть люди, которые ждут именно твоих новых вещей, понимают тебя с полуслова. С другой — резкое изменение социального климата, и твой читатель исчезает по причине возраста, бедности и т. п. И еще меня не покидает мысль: ежели бы «Зона справедливости», «Катали мы ваше солнце», «Алая аура протопарторга» сейчас вышли в каком-нибудь ином оформлении и без малейшей внешней привязки к фантастике, то они в момент стали бы склоняться маститыми критиками и литературоведами. Не исключено, что вам достался бы какой-нибудь там «букер». Но имеет ли смысл начинать все сначала, «вотусовляться» заново? Или свое положение в фантастике вам все же милей чужих хлебов?

Е.Л.: — Я говорил не о воспитании, а о самовоспитании читателя. О нечаянном самовоспитании: читал-читал, а там, глядишь, и вкус завязался… Что же касается держащих масть литераторов, то, думаю, задача у фантастов (я имею в виду — уважаемых мною фантастов) все та же: заткнуть самочинных классиков за пояс или уж там за что придется. А менять тусовку… Для этого я слишком ленив.

Э.Г.: — А надо ли затыкать кого-то за пояс? Очевидно, что задачи у фантастов ничем не отличаются от аналогичных у писателей-не-фантастов: повествование о человеке во всей его красе или мерзости, судьба личности в контексте общественной судьбы и все прочие материи. Другое дело, что как бы мы ни отмежевывались от собратьев по цеху, как бы тотально ни рекрутировали в свои ряды всех — от Гомера до Борхеса, современная фантастика все же отличается от иных произведений. Во-первых, ей присуща фабульность, что роднит с авантюрно-историческими романами, дамской прозой и т. п. Скучный текст убивает любую мысль. Во-вторых, она несет больший эмоциональный заряд, нежели традиционная проза. В-третьих… Впрочем, не будем впадать в дебри теории. Сейчас и впрямь переломные годы для отечественной фантастики, которая воспроизводит судьбу российской литературы в целом. Мировоззренческий хаос, имитирующий свободу (свобода подразумевает и ответственность), соблазны популярности, славы, а отсюда и готовность добиться их любой ценой, новые технологии, оттягивающие нестандартные умы в иные сферы творчества… Не оскудевает ли земля, рождающая новых авторов?

Е.Л.: — Я не убежден в справедливости идеи спирального развития. Жизнь идет волнами, как бы по синусоиде — это для меня очевидно.

Сейчас чернозем фантастики «под паром», думаю, через пару-тройку лет взойдет молодая поросль, и дай нам Бог укрыться под ее сенью. А что касается дебрей теории… Кажется, Андрей Столяров в одном из своих выступлений сказал, что старый роман — это четкая фабульность, разграниченность добра и зла, а также принятие мира. Новый же роман как раз основан на неприятии мира и полном развале сюжета, текст превращается в обрывки, фрагменты, лоскуты… Мне кажется, что в эту схему я не укладываюсь. Неприятие мира у меня есть, и чем дальше я в него вкапываюсь, тем неприятнее он становится, бессмысленнее и анекдотичнее. Однако все мои вещи сюжетно выстроены, фабульность мне не чужда, так что я пытаюсь совместить старые, по мнению Столярова, приемы с новой системой координат — неприятием мира. Скажу прямо: отрицая этот мир, я не отвергаю апробированные веками формы. Отрицать и то, и другое, это значит работать черным по черному. Я не рисую черным по черному. А что касается тотальной переоценки ценностей, то не могу не вспомнить маленькую притчу. Итак, ползет по канализационной трубе грязная заляпанная крыса с грязным заляпанным крысенком на спине. Над их головами пролетает грязная заляпанная летучая мышь. Крысенок спрашивает: «Мама, это ангел?»