«Если», 2000 № 05 - Аллен Дж. Смит

Солнце поднялось над горизонтом всего несколько часов назад, и океанские волны отражали его свет, сверкая, как миллионы драгоценных камней. Рик протяжно вздохнул.

— Старый добрый дом, — проговорил он.

— Не расслабляйся, — одернула его Тесса, взглянув на альтиметр. — До дома еще больше мили.

— Слушаюсь, мамочка.

Незнакомый голос по радио сказал:

— «Аполлон», это корабль ВМС США «Нимитц». Видим вас.

— Понял вас, визуальный контакт, — ответил Рик, отстегнул ремни безопасности и посмотрел в иллюминатор, но не увидел ни американского, ни русского корабля. Только огромный океан.

Стрелка альтиметра неуклонно двигалась вниз, — справа налево, показывая пять тысяч футов, затем четыре, три, две…

— Отлично, — сказал Рик.

— Рик! — Тесса яростно обернулась к нему. — Мы все еще на тысяче футов!

Рик посмотрел на океан, который теперь, казалось, был так близко, что можно опустить в него руку.

— Наплевать. Мне пришлось играть в кошки-мышки со сверхъестественным всю дорогу до Луны и обратно; теперь с этим покончено. Падение с такой высоты мы переживем, и пока эта штука не исчезла, я говорю — к черту суеверия, мы дома, целые и невредимые. — В подтверждение он стукнул кулаком по люку.

Раздался глухой удар, и через мгновение люк начал мерцать и просвечивать, словно мираж в пустыне.

— Рик, прекрати! — испугалась Тесса.

— Не сейчас, черт возьми, еще рано! — крикнула Йошико.

— Я ничего не говорил! — воскликнул Рик.

Поздно. На этот раз капсула продолжала мерцать. Еще несколько секунд она выдерживала их вес, панель управления стала невидимой, альтиметр исчез последним, наподобие улыбки Чеширского кота. Его стрелка упала еще на несколько делений, затем кресла астронавтов исчезли, подбросив их в воздух.

Рик отчаянно замахал руками, чтобы выйти из отвесного падения. Правой рукой ударился о скафандр, и тот отлетел, вращаясь. Два других скафандра тоже не исчезли; какую-то секунду Рик раздумывал, почему, и вспомнил, что все астронавты появились на корабле уже в скафандрах. Он стал оглядываться в поисках хоть чего-нибудь реального в капсуле — и внизу, под собой, увидел то, что искал: образцы, собранные на лунной поверхности. Они падали камнем вниз — да это и были камни.

— Нет! — крикнул он и потянулся в ту сторону, словно мог ухватить в воздухе хоть один обломок. И тут в лицо ему ударила вода, он захлебнулся и закашлялся.

Контейнеры для образцов были частью корабля, и они исчезли, обдав Рика своим содержимым. Он почувствовал запах аммиака и другой запах, который не успел определить до того, как все унесло ветром.

Все, что они собрали, все, что сделали, пропало из-за секундного приступа самонадеянности и гордости. Они возвращались на Землю так, как улетали с нее — ни с чем. Если не считать того, что весь мир знает, где они были и что видели. Этого уже не отнять.

Тесса была в нескольких футах от него, летела с развевающимися волосами, вытянув руки и ноги, чтобы замедлить падение. Обгоняя ее, Рик прокричал:

— Не ударься о воду в такой позе!

— Конечно, нет! — проорала она. — В последний момент нырну!

Йошико вращала руками, чтобы не лететь головой вниз, но ее вертело слишком быстро.

— Соберись! — завопил ей Рик, но не увидел, сумела ли она сгруппироваться. У него самого едва хватило времени перевернуться, чтобы ноги оказались внизу.

Океан быстро приближался. Рик взглянул вдаль и на этот раз заметил корабли: два гигантских серых судна, идущих по направлению к ним; на палубах толпились моряки. И репортеры. И ученые, и чиновники, и непонятно, кто еще.

Рик закрыл глаза и сгруппировался перед ударом о воду.

КОНСИЛИУМ

На протяжении многих дет наш журнал в критических заметках и литературных обзорах пытался хотя бы в общих чертах обрисовать состояние современной российской фантастики, определить линию ее развития от советской НФ до литературы будущего столетия. Множество рецензий, немалое число полемических выступлений и теоретических статей, надеемся, дают представление о положении дел в нашей фантастике. Но картина не будет полной, если не узнать мнение людей, имеющих к ней самое непосредственное отношение. В новой рубрике вы встретитесь не только с писателями, но и с переводчиками, критиками, организаторами конвентов. Их размышления, оценки и мнения помогут нам разобраться — в каком направлении движется эта странная область литературы.

Э. Геворкян: — Евгений, некоторые критики упорно заносят вас в адепты фантастики социальной. Если и бывают разночтения, то споры идут в основном по нюансам: то ли вы пишете социальную сатиру, то ли ваша стезя — социальный гротеск, хотя в чем здесь различия? А как вы сами идентифицировали бы свое творчество? Или это вам совершенно неинтересно, и вы оставляете все эти тонкие материи на откуп критикам — надо же им тоже чем-то кормиться.

Е. Лукин: — Филолог по образованию, рискнув попробовать силы в области фантастики, я вынужден был полностью отказаться от терминов, свойственных лженауке литературоведению. Теперь, спустя лет этак двадцать пять, я с отчаянием пытаюсь вспомнить, что за зверь такой — социальная сатира и чем он, собственно, отличается от монстра, именуемого социальным гротеском. Да, я знаю, что наступающий на нас неосовок (младосовок?) вновь взял на вооружение терминологию и приемчики, свойственные молодогвардейской критике образца 1984 года, но, право, не понимаю, почему я должен пользоваться этими, не имеющими смысла, звукосочетаниями. Даже элитная наша критика, насколько мне известно, брезгует такими речениями, как «социальная сатира», «политическая сатира» и т. п. Им все «центонность» подавай да «амбивалентность»… Сам я убежден, что живу в фантастической стране и, стало быть, задача моя как фантаста — пристальнее всматриваться в то, что мы по наивности называем окружающей действительностью, и устранять лишние детали, затемняющие ее понимание.

Э.Г.: — Что касается критики, так она не изменилась со времен древних греков. Писатель кровью сердца заносит свои мысли на скрижали, а тут объявляется мрачный зоил и начинает выискивать логические проколы и уличать в несоответствии канонам, им же, зоилом, установленным… Но это все же не повод уйти от ясного ответа на вопрос: что же такое я пишу и для кого? Если говорить о социальности, то бишь значимости для общества, то чисто интуитивно, исходя из таких параметров, как злободневность, актуальность, публицистичность и тому подобных материй, можно как-то выделить меру социальности. Условно говоря — фельетон социален на 100 % и фотографически отражает действительность, а социальность притчи близка к 0 %. При этом притча — более «долгоиграющий» продукт, а фельетон — это однодневка. Хотя если вспомнить Ильфа и Петрова, Марк Твена и иных, то невольно задумаешься… По мнению некоторых критиков, «Катали мы ваше солнце» ближе к притче, а «Алая аура протопарторга» — к фельетону. Может, критики и писатели живут в разных вселенных?