Хвала и слава Том 1 - Ярослав Ивашкевич

Януш почувствовал, как у него кольнуло в сердце, и машинально налил Неволину еще вина. Неволин чокнулся с ним и вдруг заговорил. В болтовне его было что-то невыносимое — болезненное самобичевание и цинизм и нечто такое, от чего у Януша сжималось горло. Он слушал Неволина, не перебивая, только время от времени подносил к губам бокал и отпивал глоток вина.

— Ты видел Ариадну, — говорил Неволин. — Я знаю, видел вас в той чайной, ты был с ней, я знаю… Она говорила обо мне ужасные вещи. Верно? Говорила ужасные вещи… Она меня ненавидит. Так всегда бывает: если кто кого предаст, то потом его ненавидит. Ты не согласен? Она меня предала… Ты думаешь, это я ее бросил?.. Куда там к черту… Это она меня выгнала. Понимаешь? Выгнала… Ну, словом, я так себе, ни то ни се, ничего особенного…

В голове у Януша звучала первая фраза квартета, он видел, как по другую сторону стола Шиллер разговаривал с миссис Эванс, и вдруг почувствовал, что в светлых глазах этой женщины мог бы обрести спасение от тех черных, восточных глаз. Он хотел прервать разговор с Неволиным, но это не удалось — пьяный Валериан разболтался вовсю:

— Ты думаешь, что я могу так жить? Ну ладно, жена. Что там жена? Она поет, поет, — протянул он, — прекрасно поет, малость подучить — и прямо в оперу. А на что учить? Денег у меня нет, а надо бы… Ну и что? Да, жена. А она, проклятая, бродит за мной, словно тень. Где бы наш хор ни пел, она тут как тут… Где мы, там и она, если не вечером, то в полдень… И смотрит на меня своими глазищами. И, кажется, съесть готова, и неизвестно, любит она меня или ненавидит. А может, попросту презирает…

Валериан вдруг со стуком поставил бокал — миссис Эванс взглянула, не разбился ли он, а потом вернулась к беседе с Эдгаром. Януш почувствовал усталость и раздражение. Он сказал Неволину:

— Мне трудно тебя слушать, музыка слишком подействовала на мои нервы.

Неволин грязно выругался.

— Музыка, черт побери, тебя нервирует, а жизнь не нервирует? Ты думаешь, я ничего не знаю? Я о тебе все знаю!

Януш, уже направившийся к миссис Эванс, остановился и обернулся к Неволину.

— Знаешь, — неторопливо произнес он, — я видел Володю. Он велел тебе кланяться.

Неволин открыл рот и замер с бокалом в руке. В его глазах мелькнул не то страх, не то ненависть. Потом он снова резким движением поставил бокал на стол. На этот раз тонкое стекло не выдержало, разбилось, шампанское разлилось по вышитой скатерти. Воспользовавшись общим замешательством, Януш покинул своего собеседника и подошел к Шиллеру. Миссис Эванс принялась спасать залитую вином скатерть. «По одному этому в ней узнаешь Ганю Вольскую», — подумал Януш.

— Идем отсюда, — сказал он Эдгару. — И зачем ты позволил играть этот квартет здесь?

— Подожди минутку, — усмехнулся Эдгар, — я обещал Гане, что поеду с ней…

Януш испытующе взглянул на композитора.

— Ах, вот что, — проговорил он, — ну, тогда я пойду. Я обещал Янеку зайти к нему пораньше. Хорошо бы лечь спать до двенадцати.

Он повернулся на каблуках, ни с кем не прощаясь, юркнул и переднюю, разыскал свою шляпу и, с силой хлопнув дверью, вышел на лестницу.

Только на улице Януш почувствовал, что у него основательно кружится голова от вина и от злости.

XIII

На следующий день рано утром он зашел к Янеку. Тот уже ждал его, и они, не мешкая, отправились в путь. Спустились в метро. Здесь было душно, приторный запах соснового экстракта, распыленного в воздухе, не облегчал дыхания, а в поездах царила давка. Мышинский и Янек попали в не очень переполненный вагон. Пассажиры здесь ехали весьма своеобразные. В одном углу высокий молодой человек читал спортивный журнал, в другом священник разрезал перочинным ножом книгу «Contre la Russie»[75]. Януш обратил внимание на мальчугана, который учил наизусть стихи из учебника. С унылым видом повторял он фразы, заглядывал в книжечку и снова читал по памяти. Януш прислушался. Мальчишка по-детски неосмысленно бубнил Расина{100}:

Хочу забыть его — он следует за мной.То было в страшный час глубокой тьмы ночной;Передо мной мать Иезавель предстала.Одеждами она, как в смертный час, блистала.

Януш улыбнулся своим мыслям. Заметив это, Янек ответил ему улыбкой, и Мышинский почувствовал вдруг прилив симпатии к этому рабочему парню.

— Чему вы смеетесь? — спросил он.

— Рад, что вижу вас, дорогой… — сказал Вевюрский.

— Правда? — Януш был благодарен ему за простодушный ответ.

Напирающая толпа разделила их, в вагоне сделалось тесно. Никто, однако, не терял хорошего расположения духа. Так они доехали до Порт де Лила и вышли вместе со всеми. Вевюрский прочел адрес, который был у него записан на клочке бумаги.

— О, видимо, далеко, — сказал он, — у самого собора.

Это был рабочий район, но отнюдь не из романов Золя. Януш видывал возле Порт де Версаль или Клиньянкур такие кварталы, серые и зловещие, с суетливыми поблекшими обитателями. Тут все выглядело иначе: небольшие домики стояли на некотором расстоянии друг от друга, встречалась даже зелень, цветы, чего в тех кварталах и в помине не было.

Они отыскали, как было указано в адресе, невысокое белое здание и вошли в квартиру на первом этаже. Их встретила молодая очаровательная девушка лет двадцати в белом фартуке и темном платье.

— Я специально осталась дома, чтобы продавать билеты на это представление, — сказала она. — Это будет чудесно…

— Но сюда, наверно, мало кто приходит? — спросил Януш. — Слишком уж далеко ехать за билетами.

— О, что вы, билеты уже почти раскуплены, и все больше нашими. Понимаете, всем страшно интересно: Ромен Роллан!

Имя это она произнесла таким тоном, каким ксендз провозглашает имя святого.

— Видите ли, я иностранец, — сказал Януш, — и мне бы хотелось знать: популярен ли у вас Ромен Роллан?

— Популярен? — повторила девушка с наигранным удивлением. — Мы просто любим Ромена Роллана, по крайней мере, что касается нас, французских рабочих.

— А почему? — спросил еще Мышинский, удивляясь собственной навязчивости.

— Ну, потому, что он против капиталистов… и против войны. А война — это самое страшное зло, какое только есть на свете! — убежденно воскликнула девушка.

— А если рабочие начнут войну против капиталистов? — снова спросил Януш, украдкой взглянув на Вевюрского.

— Война — это наихудшее зло, какое только есть на свете.

Януш заплатил за билеты, с удивлением обнаружив, что стоят они довольно дорого. Как рабочие могут позволить себе такие расходы? Но удивление его достигло вершины на другой день — на спектакле. Ему было мучительно стыдно перед Янеком, который сидел рядом и без конца задавал вопросы. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Даже Януш с трудом разбирался в громоздкой символике пьесы Ромена Роллана, вдобавок поставленной еще с исключительной «изобретательностью». Одни актеры выступали только в виде теней на экране, других заменяли куклы, а третьи появлялись перед публикой и играли «взаправду». Зрители, разумеется, ничего не понимали, но принимали спектакль по-разному. Первые ряды партера и ложи великолепного современного зала, где давалось представление, заполняла публика, которая легко могла приобрести весьма дорогие билеты. Это были парижские снобы, дамы, блистающие брильянтами и мехами, как на большом спектакле в опере. На ярусах же и в задних рядах теснились обитатели предместий, соседи мадемуазель Андре, которая продавала им билеты. Януш полагал, что купил слишком дорогие билеты, поскольку сидел с Вевюрским в самом центре, среди «родственников», как он шутя подумал про себя. Яне Вевюрской спектакль даже понравился. Особенно забавляло ее, что куклы говорили человеческими голосами и что на большом белом экране, который украшала сломанная колонна из серебряной бумаги, появляются говорящие тени. Но сам Вевюрский был возмущен.

— Дорогой мой, — сказал он Янушу во время действия и к тому же довольно громко, — что они тут нам показывают? На что это похоже?

Януш украдкой поглядывал на других рабочих и на их спутниц. Они сидели, внимательно глядя на сцену, но лица их выражали удивление и глубокое разочарование. Они пришли сюда ради Ромена Роллана, своего любимого писателя. Им чудилось, что где-то там, наверху, есть человек, который борется пером за их дело, они верили, что Ромен Роллан борется. А теперь они увидели пустоту. «Лилюли» оказалась иллюзией, и им не оставалось ничего другого, как бороться самим. Писать же они не умели. Янек Вевюрский то и дело хватал Януша за колено и повторял растерянно:

— Ну и что? Ну и что? Что это значит? Зачем они нам это показывают? А? Вы это понимаете?