Запретные цвета - Юкио Мисима

В мыслях своих она никогда прежде не была такой чистосердечной, такой до мозга костей целомудренной женщиной. Очевидно, что к когорте добродетельных жен примкнут еще восемь-девять из десяти взрослых мужчин, случись встретиться им воочию с таким позорным явлением, уж такой поднимется крик!

Никогда в жизни она не была так потрясена, и также никогда в жизни это потрясение не давало ей столько твердости. Не так уж просто прийти к подобному выводу. Это пугающее и весьма забавное выражение «сексуальные извращения» уже объясняло все. И это омерзительное — как волосатая гусеница — выражение, которое неприлично произносить благовоспитанной юной девице и которое имело отношение к ее сыну, бедная мамаша вознамерилась выкинуть из своей головы.

Когда она увидела присосавшихся друг к другу мальчиков, вдову едва не передернуло, и она отвела взгляд.

«Если бы они были воспитанны, то не вытворяли бы подобных вещей!»

Слово «воспитанный», не менее забавное, чем выражение «сексуальные извращения», всплывало в сознании вдовы и разбудило в ней дремавшую до сих пор гордыню.

Свое воспитание она получила в так называемой «благородной фамилии». Отец ее принадлежал к восходящему классу эпохи Мэйдзи и в равной степени любил как изысканность, так и награды. В их доме все было изысканным, даже собака и та была утонченной сучкой. Когда все семейство садилось за обеденный стол, даже в отсутствии гостей они говорили, нуждаясь в том, чтобы передали соус: «Будьте любезны, подайте, пожалуйста…» Время, когда воспитывалась вдова, не всегда было спокойным, однако это было время великих свершений. Вскоре после ее рождения была одержана победа в китайско-японской войне, а в одиннадцатилетнем возрасте она встретила победу в русско-японской войне. До девятнадцати лет, пока она не стала членом семьи Минами, ее родители — чтобы поберечь свою остро чувствующую дочь — не думали ни о чем, кроме высоких и прочных «благородных» моральных принципов общества того времени, в котором они жили.

У нее не было детей и пятнадцать лет спустя после замужества, и она не могла появиться перед свекровью, тогда еще живой, без того, чтобы не испытать смущение. Родился Юити, и камень свалился с ее души. Уже к этому времени ее «благородные» принципы, которым она следовала, подверглись трансформации. Это оттого, что отец Юити со студенческих лет был большим охотником до женского пола и в течение всех пятнадцати лет их супружества продолжал жить своей необузданной сексуальной жизнью. После того как родился Юити, наибольшее облегчение она почувствовала оттого, что мужнино семя, орошавшее всякие сомнительные борозды, все-таки не пропало втуне.

Первое, на чем она споткнулась, была вот эта самая людская жизнь; однако она со своей неистощимой любовью и уважением к мужу, а также врожденной гордостью легко наладила отношения с ним; на смену покорности пришло прощение, на смену унижению пришла терпимость; вот так научилась она любить на новый лад. И это все равно была любовь с достоинством. Она почувствовала, что в этом мире нет ничего такого, чего бы она не могла простить. За исключением разве что вульгарности.

Когда лицемерие становится вопросом вкусовщины, то крупные проделки начинают с легкостью сходить с рук, зато маленькие делишки увязают во всевозможных моральных придирках. Не все таким уж отвратительным показалось бы вдове Минами в атмосфере «Рудона», если бы не просто дурной вкус. И здесь нет никакого противоречия. Поскольку это было вульгарно, этому не могло быть прощения.

Если смотреть на вещи в этом ракурсе, то ее обычно доброжелательное сердце нисколько не должно было симпатизировать сыну. Вдова Минами сама не могла не подивиться тому, чтобы такие некультурные и вульгарные вещи, заслуживающие только отвращения, имели прямое касательство к ее мукам и слезам, которые сотрясали ее до глубины души.

Ясуко покормила малютку, уложила ее в кроватку и вернулась.

— Я не хочу видеться с Юити — во всяком случае сегодня вечером, — произнесла свекровь. — Я должна с ним поговорить. Завтра. Поговорю сама. А почему ты все еще не спишь? Не стоит слишком долго над этим ломать голову, правда?

Она позвала служанку Киё. И тотчас поднялась с места. Велела расстилать себе постель. Она засуетилась так, будто за ней кто-то погнался. В этот вечер вдова Минами устала до крайности, и сон валил ее с ног точно горького пропойцу. Она была уверена, что сможет уснуть крепким сном, опьяненная своим горем.

Летом семья Минами выбирала комнату попрохладней, чтобы обедать там. На следующий день с самого утра снова было знойно, поэтому Юити, его жена и мать расположились на открытой веранде, выставив туда стол и стулья. На завтрак приготовили холодный сок, яйца и хлебцы. За столом Юити погрузился в чтение газеты, ноги его были широко расставлены. Как всегда, в это утро слышалось, как сыпались крошки его хлебцев.

Они закончили завтракать. Киё принесла чай, убрала со стола и удалилась. Вдова Минами, вся в раздумье, грубоватым жестом подсунула Юити два конверта. Заметив это, Ясуко опустила глаза. Сердце в груди у нее заколотилось. Письма лежали под газетами, и Юити не увидел их. Мать пихнула в газету этими письмами.

— Ну, довольно уже читать газету, отложи ее в сторонку. Вот, глянь, на наши имена пришли письма.

Юити небрежно сложил газету, бросил ее на рядом стоящий стул. Он взглянул на подрагивающие письма в руках матери, на ее лицо с напряженной слабой улыбкой; взглянул на адреса писем, предназначенных матери и жене, затем перевернул оба конверта, посмотрел на пустое место, где должен стоять адрес отправителя. Вынул толстое письмо и развернул его; затем вынул письмо из другого конверта. Раздраженным голосом мать пояснила:

— Оба письма одинаковы — одно пришло мне, а другое пришло Ясуко.

Когда Юити начал читать письмо, у него тоже задрожали руки. Во время чтения он непрестанно вытирал носовым платком пот со лба. Лицо его потеряло прежний цвет.

Он пробежал письмо взглядом. Теперь он тоже был посвящен в содержание тайного доноса. Пуще всего его заботило то, как сгладить происшедшее. Разнесчастный юноша, растянув рот в вымученной улыбочке и собравшись с духом, прямо посмотрел в глаза матери.

— Что за вздор! Что за вульгарное, лживое письмо! Кто-то позавидовал мне, вот и пытается всячески навредить.

— Нет! Я сама ходила в это второсортное заведение, указанное в письме, и собственными глазами видела твою фотокарточку.

Юити потерял дар речи. Перепуганный насмерть, он не мог предугадать, что, несмотря на грозный тон речи матери и на ее рассерженное выражение лица, она была весьма далека от сыновней трагедии, а гнев ее был не больше, чем когда он повязывал безвкусный галстук. Будучи мнительным, он увидел в глазах матери «пресловутое общество».

…Ясуко стала тихонько плакать. Приученная к смирению в любви, она терпеть не могла, когда ее видели плачущей; но сейчас она нисколько не была печальной, поэтому слезы ее были сомнительны. Обычно она сдерживала свои слезы из опасения, что они навлекут недовольство мужа; однако на этот раз она не обращала внимания на слезы, рассчитывая, что они помогут мужу выкарабкаться из беды. Ее физиология была натренирована любовью и даже функционировала утилитарно — ради любви.

— Мама, не говорите слишком много! — скоропалительно шепнула Ясуко на ухо глухим голосом и поднялась из-за стола.

Она чуть ли не бегом пустилась через веранду, окружавшую дом с двух сторон, в комнату, где еще спала Кэйко.

Юити не знал, что сказать. Сидел неподвижно. Как бы он ни был подавлен, он должен был немедленно выпутаться из этой западни. Он взял беспорядочно лежавшие на столе листки почтовой бумаги и с треском разорвал на клочки. Затем смял их и засунул в рукав своего летнего кимоно в черную крапинку. Он ждал, что скажет мать. Она не шевелилась, ее локти лежали на столе, палец подпирал поникшую голову.

Спустя некоторое время сын прервал молчание:

— Мама, тебе не понять этого. Если ты поверишь, что все сказанное в этом письме правда, то и хорошо. Однако…

Вдова едва не крикнула:

— А как же Ясуко?!

— А что Ясуко? Я люблю Ясуко…

— Ну как же, разве ты любишь женщин? Если кого ты и любишь, так это всяких невоспитанных мальчиков, богатеньких старичков и взрослых мужчин!

Юити поразился отсутствию какой-нибудь ласковости у матери. По правде сказать, материнский гнев был направлен на кровные узы, связывавшие ее с сыном, то есть с ее половинкой. И поэтому она могла удержать в узде слезы своей нежности. Юити подумал: «Разве не мать торопила меня со свадьбой с Ясуко? Как отвратительно, что она сваливает всю вину на меня одного!»

Из сочувствия к своей матери, к ее болезни, он не стал на путь препирательств с ней. И сдержанным, отчетливым голосом сказал: