Соль земли - Георгий Марков

Анастасия Фёдоровна долго молчала. Горячие пальцы её вздрагивали, и Ульяне казалось, что ещё миг, и эта сильная женщина разрыдается.

Ульяна словно замерла, сидела, боясь шелохнуться. Больше всего на свете она боялась людских слёз, хотя сама часто омывала ими свои горести, а порой и радости.

Анастасия Фёдоровна тяжко вздохнула, обняв Ульяну, прижалась к её плечу, стараясь быть весёлой, сказала:

– Ну вот и всё! Как видишь, ничего страшного не произошло! Уж ты, друг мой Уленька, извини меня, старую да дурную, что своими слёзами причинила тебе беспокойство. Утром как проснулась да раздумалась… Вот меня в слёзы и кинуло… – И опять пальцы Анастасии Фёдоровны задрожали и горло стиснули спазмы.

– Ведь ненадолго! Скоро и домой. А глядите, Максим Матвеич сюда приедет. Помните, весной-то приехал же! – прочувствованно сказала Ульяна, всеми силами души стараясь вернуть Анастасию Фёдоровну в её обычное деятельное состояние.

Этот день и в особенности этот вечер принесли Ульяне поразившие её открытия. Ей и в голову не пришло бы раньше, что такие цельные, опытные, умные и даже боевые женщины, как Анастасия Фёдоровна, вступившие давно в пору зрелости, так остро переживают свою любовь. В представлении Ульяны это рисовалось иначе: любовь с её неожиданными переливами радости, восторга, очарования, с её сложностями и испытаниями – удел тех, кто, подобно ей самой, вступает в жизнь. Что касается людей пожилых – а пожилыми Ульяна считала даже тридцатилетних, – то у них если и существовала любовь, она была какая-то совсем другая, как ей казалось, скучная, без тех взлётов и падений, которые заставляли её собственную душу то парить в атмосфере безотчётного ликования, то безутешно биться в острой тоске. Неужели она ошиблась? Анастасия Фёдоровна – исключение? Ну, конечно же, ведь таких замечательных женщин, как она, Ульяна больше не знала. Годы её немолодые, уже морщинки легли возле ярких синих глаз, но зато сколько в ней энергии, полнокровного здоровья и женственности! Несмотря на свой высокий рост и полноту, она такая ловкая, быстрая, что удержу нет. А уж как сильно она, должно быть, нравится мужчинам! Даже такие олухи, как «два Петра и один Кондрат», и те посматривают на неё с затаённой нежностью и смущением. Ульяна помнила, как однажды дедушка Марей Гордеич сказал про Анастасию Фёдоровну: «Королева наш доктор. Чистая королева». Видеть живую королеву Ульяне не доводилось, но на картинках в исторических книгах она встречала изумительно красивых женщин. Анастасия Фёдоровна не только ни в чём не уступала им, но казалась Ульяне ещё более красивой. У тех и лица и вся фигура скованы сознанием своей величественности, а у Анастасии Фёдоровны трепетно жила каждая частичка лица, каждая линия, каждый изгиб её тела. Но нет, она не была исключением. Об этом Анастасия Фёдоровна сказала сама.

– Ты не думай, Уленька, что я одна такая. Все мы, бабы, на один манер. Помню, во время войны, особенно когда немец гнал наших до самой Москвы, много пролили мы слёз. Бывало соберёмся у кого-нибудь из соседей пораньше, пока детишки спят, начнём вспоминать свои счастливые денечки, когда жили вместе с любимыми мужьями, и… в слёзы. Плачем, а сами в окна посматриваем, чтоб не увидел какой-нибудь недобрый человек наши слёзы да не подумал, что русские бабы от тоски-кручины силы потерять могут. А ведь сама знаешь, на нас-то и тыл держался. Прятали, Уленька, слабость свою подальше, загоняли её в самый дальний уголок души, а другому подлецу казалось, что мы бесчувственные, чёрствые, расчётливые…

– А вам встречались такие?

– Конечно! Один в Новоюксинске даже сватался ко мне.

– Неужели?

– Да, да. Был он какой-то заготовитель из области. Такой солидный, на вид красивый, с седоватыми волосами с пробором. Вначале ко мне в райздрав по делам пришёл. Потом зачастил чуть ли не каждый день. Наконец, приглашает к себе в гости. Жил он у кого-то из своих подчинённых…

– И вы пошли? – с испугом спросила Ульяна.

– Пошла. Почему же не пойти?

– И что же?

– Встретил меня замечательно. Угощал вкусно, обильно – так в военное время ели немногие. К концу нашей встречи сказал мне, что я ему очень нравлюсь и он готов жениться на мне.

– Так вы же замужняя! – воскликнула Ульяна, несколько задетая спокойным тоном Анастасии Фёдоровны.

– Я ему сказала об этом. Да он и сам знал.

– И?..

– И это его не смутило. «Странно, говорит, если б такая женщина, как вы, была бы незамужней. Но сейчас, говорит, война, среди людей, как никогда происходит переоценка и обстоятельств жизни, и ближних, и самих себя. Я, говорит, вижу, что вы будете для меня счастьем, и я постараюсь оказаться достойным этого счастья». И всё это серьёзно так, душевно, без тени плохого ухажёрства. Я его слушаю, отказываюсь, но не грубо, а тоже серьёзно, сама про себя думаю: нельзя же бить человека, если он этого не заслужил. Он же не виноват в том, что полюбил меня. Это скорее для него трагично…

– И всё-таки дали бы ему от ворот поворот! Максим Матвеевич на фронте, а он суёт своё рыло, – со злостью сказала Ульяна.

– А ты послушай, что было дальше… Ну вот, проходит неделя или две, и вдруг привозят мне от него ящик с продуктами. Смотрю, туесок масла, жбан с мёдом, почти пудовый кусок лосевого мяса, мороженая рыба. Привезли ящик без меня. Пришла с работы – глазам не верю! Читаю записку: нежные слова, тоска, мол, гложет, жду встречи, а главное, жду ответа. И в конце называет: «родная». Прочитала я это слово, и затрясло меня как в ознобе. Вон, думаю, какой ты прыткий! И сразу поняла я, что заготовитель прохвост. «Что же, думаю, делать с продуктами? Отправить назад? Отвезти к прокурору? Да ведь такой от ста судов и прокуроров отговорится». И решила я тогда, Уленька, передать всё это в больницу. Вызвала главврача и велела ему написать письмо заготовителю в таком духе: «Руководство больницы высоко ценит ваш патриотический поступок. Продукты заприходованы и будут использованы для питания тружеников героического тыла».

Ульяна звонко рассмеялась.

– Хорошо, очень хорошо вы с ним обошлись! Только я бы его ещё в тюрьму посадила.

– Ну уж и в тюрьму сразу! Кто его знает, откуда он эти продукты взял? Может быть, купил за свои любезные. Когда человек любит, он ничего не пожалеет.

– Вы же сказали, что он прохвост.

– Видишь ли, Уленька, это по моим представлениям он прохвост, а другая могла бы расценить это как заботу, была бы счастлива…

– А вы его когда-нибудь ещё встречали?

– Нет, конечно! Он был человек неглупый, всё понял и сам исчез с моего горизонта.

– И как это вы так… спокойно? Он же хотел вас с Максимом Матвеевичем разлучить!

– Не он один хотел разлучить. Были похлеще этого, понапористее, да, пожалуй, и похитрее.

– Страшно даже!

– Страшно? Было бы страшно, если б Максим не был мне дороже всего на свете.

– А вы давно его так любите?

– С самой юности, Уленька. А только любовь не стоячая. Она течёт, как река. И бывает так: течёт, течёт и вдруг иссякнет, и начинается не жизнь, а маята. А случается и так: чем больше течёт, тем полноводнее становится. Я иной раз вспомню, какой была наша жизнь тогда, в молодости, и мне немножко грустно делается. Хоть жаль молодости до слёз, а всё-таки и после неё сколько всего хорошего было! Дети у нас родились. Забот не перечесть! Потом учение мы кончили. Стали опытные, умные. А тут война, победа. Он вернулся цел и невредим. Ах, Уленька, как страшно мне было, когда война шла, когда кругом падал один, другой, третий…

Анастасия Фёдоровна помолчала.

– Какое это счастье, какое счастье, когда он пришёл! Многие, очень многие этого не испытали, – сказала Анастасия Фёдоровна и опять замолкла.

– Хочешь, расскажу, Уля, как я его полюбила? – вдруг спросила она.

– Хочу, хочу! Расскажите, пожалуйста, всё-всё!

– Ну, слушай. Вскоре после окончания гражданской войны на Дальнем Востоке пришёл Максим Матвеич на рабфак. Я уже там второй год училась. Пришёл он худой, утомлённый и только начал учиться, заболел сыпняком. Тиф тогда косил чуть ли не всех подряд. Положили его в заразный барак. Оттуда немногие возвращались.

Проходит день-другой, а я места себе не нахожу, болит у меня душа за этого паренька. Пошла я к больнице, брожу возле: туда, внутрь, никого не пускают. Вижу, выходит из барака пожилая женщина в белом халате, по всему видать – санитарка. Я к ней: «Скажите, пожалуйста, тётушка, каково здоровье Строгова Максима?» – «А он кто вам будет?» Зарделась я вся и говорю: «Братик он мне. Всего только на годок старше». Санитарка пристально посмотрела на меня и говорит: «Походит он на тебя. Плохое его дело, сестричка, без памяти который день. Боюсь, как бы не прибрал его господь бог». Я тут чуть с ног не повалилась. А санитарка о своём: «Его б сейчас молочком почаще поить, да разве за всеми уследишь, на ночь всего две санитарки на весь барак остаются».

Ушла она, а я стою как прикованная. «Нет, думаю, я не допущу, чтобы такого парня господь бог прибрал».