Долина дракона - Ванда Алхимова

Вдруг глаза Эйнли широко распахнулись, она ахнула и вцепилась в руку Младшего изо всех сил.

— Смотри! Смотри! Это он!

Резко обернувшись, Младший увидел, как в ворота замка заходит высокий худой человек в лохмотьях. Лицо его пугало мертвенной бледностью и болезненно горящим взглядом.

— Кто это? — спросил Младший.

— Лорд Сова, — произнесла Эйнли с дрожью в голосе. — Человек, который меня спас!

Раздался вскрик — Гордый Ворон бегом бросился навстречу незнакомцу и схватил его за руки.

— Это ты! — рассмеялся Гордый. — Ты вернулся! Ты теперь с нами!

Не в силах сдержать чувств, он прижал лорда Сову к груди и стиснул в объятиях.

* * *

Убранное сухими цветами и первой весенней зеленью тело леди Ворон покоилось в Большом зале Твердыни. Ее обрядили в лучшее платье, тщательно вымыли и расчесали волосы. Подрумянили лицо. Покрыли голову пышным убором.

В полумраке Хозяйка гор казалась безмятежной и прекрасной, но одновременно страшной в мертвой неподвижности.

У гроба, водруженного на высокий стол, также убранный засушенными цветами, стояли братья Вороны: Гордый, Дикий, Младший и Мудрый, который называл себя теперь лордом Совой.

— Не могу поверить, — первым нарушил молчание Дикий. — Мне казалось, она вечна, как вершина Неприступной. Вне смерти, вне опасности. Горы защищали ее, горы были покорны ее воле. Никак не могу поверить, что они ее не уберегли.

— Ниже вершины Неприступной ничто не вечно, отозвался Мудрый. — Ее время закончилось. У гор теперь новый хозяин.

Все братья, не сговариваясь, посмотрели на Дикого. Тот отступил назад и выкрикнул:

— Я этого не хотел!

По залу разнеслось эхо. В его отзвуках слышалось громкое хлопанье вороньих крыльев. По углам зашевелились живые темные тени.

— Я не хотел этого! Я всегда хотел просто делать то, что хочется, и ни о чем не думать! — в ярости продолжал кричать Дикий. — Почему я должен вести эту хренову армию, если тут есть вы, оба моих старших брата? Почему именно я слышу, как дышат горы?

— Возможно, как раз потому, что не хотел, — спокойно ответил Мудрый. В глазах его притаилась горькая насмешка. — Незамутненность разума — лучшее, что дается человеку для единения с природой. Если вы помните, матушка тоже не хотела быть женой нашему отцу. Самому завидному жениху Серых гор.

Все братья снова устремили взгляды на мать, лежавшую в гробу.

— Ты-то откуда знаешь? — прищурился Дикий. Лорд Сова…

— Я как раз хотел так сильно и так многого, что…

Не закончив, Мудрый сильно закашлялся, пытаясь зажать рот рукой. Когда он отнял ладонь от губ, на ней остались темные влажные пятна.

— Что теперь о том говорить! — встряхнул волосами Гордый. — Мы знаем, кто убил нашу мать, кто убил Старшего и короля Эннобара. Враг известен, где он — тоже. Надо не сопли жевать, а пойти и отомстить. Мы мужчины и воины.

— Пламенная речь, — фыркнул Дикий. — Мужчины и воины… Ты, может, забыл, чем для нас предыдущая битва закончилась?

— Нет, и, надеюсь, ты тоже, — сверкнул глазами Гордый.

— Перестаньте, пожалуйста, — вмешался Младший. Разве обязательно ссориться при ней…

Оба старших брата смущенно потупились.

— Думаю, стоит поужинать, ведь завтра выдвигаться на рассвете, — предложил Мудрый.

— Нам-то да, понять бы только, зачем тебе с нами идти? — проворчал Дикий. — Собираешься своей дудкой или еще какими фокусами армию Бреса вспять обратить?

— Такой силой я не обладаю.

Мудрый улыбнулся тонкими губами, но взгляд его остался холодным. У Воронов по спинам пробежал холодок.

— Знаете, я не такой боец-молодец или загадочный волшебник, как некоторые, а потому в битве мне приходится рассчитывать только на свою голову и руки, — раздраженно бросил Дикий. — И сейчас я больше всего хочу пожрать, выпить и выспаться. Пойдемте.

Он развернулся, низко поклонился гробу и произнес с усмешкой:

— Почивайте, матушка! Не могу сказать, чтобы ваше воспитание мне сильно нравилось, но все же я уже тоскую по вашей незабвенной манере общения, когда существовало лишь два мнение — ваше и неправильное. Прощайте, а мы постараемся хоть раз сделать все по уму, а не как обычно.

С этими словами Дикий удалился из зала, громко стуча каблуками своих высоких кожаных сапог. Братья в молчании проводили его взглядами.

— Мне не дозволено произнести даже слов прощания, — медленно проговорил Мудрый, глядя на мертвое лицо матери. — Но одно могу сказать: вы, миледи, были правы, когда предостерегали меня от поисков того, что лучше бы не находить… Прощайте, я был плохим сыном, но не только моя в том вина…

Он также поклонился гробу и неслышно вышел, подметая пол рваным подолом своей хламиды.

Гордый растерянно посмотрел на Младшего.

— Мне кажется, или в семье оно должно быть как-то по-другому? — спросил он.

Пожав плечами, Младший ответил, глядя себе под ноги:

— На свадьбах и поминках часто свары поднимаются, бывает, что и до драк доходит.

— Не знаю, какие слова подобрать, — заговорил Гордый, повернувшись к леди Ворон. — Я ее почти не знал. Помню холодные руки, красивое платье… Помню, как ночами было страшно и холодно, я плакал, а приходила собака или служанка… Когда она везла нас в Таумрат, то почти не разговаривала с нами. Карету трясло, а она все смотрела в окно на горы, и такое у нее застывшее лицо было, прямо как вот сейчас… Наш отец, Аодх, очень радовался, что мы приехали. Мне сразу понравилось при дворе, все были такими веселыми, добрыми, отец все время шутил и покрывал мои выходки… Плохо я себя вел, что и говорить. Еще помню, что поначалу все равно по ней тосковал, хотя старался не думать об этом. Но тосковал… Почему она нас не любила? Или любила, но не показывала своих чувств? Теперь-то и не спросишь уже. Простите, миледи, может, я и виноват перед вами, но вины за собой никакой не знаю, знаю только, что снова буду тосковать по вам…

Высказавшись, Гордый опустился перед гробом на одно колено, склонил голову и так простоял с минуту. Потом легко поднялся на ноги и ушел, не оглядываясь.

Младший Ворон остался в пустом зале наедине с покойницей. Он подошел к ее последнему ложу и наклонился к мертвому лицу. Всмотрелся в него, словно хотел покрепче запомнить.

— Вы всегда просили называть вас матушкой, — тихо произнес он, сглатывая слезы. — Но я называл вас миледи. Вы были такой неприветливой, строгой. Я не любил вас. И думал, что вы тоже никого нас не любите, но сейчас понимаю, что вы нас все-таки любили… И я тоже, матушка, я тоже в душе всегда любил