Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Кое-что о начитанной лошади

Грустная лошадь сидит на холме одиноко,клетчатый коврик постелен под этой особой.Лошадь стара: упадет, лишь погладить попробуй,глянет — увидишь печальное карее око.

Кажется, так ли давно, проявляя задатки,встряхивал гривой, зубами сверкал однолеток?Быстро годков пробежало под семьдесят этак —пенсию дали — на Севере первой! — лошадке.

Лошадь мудра, хоть у возраста, ясно, во власти, —Гете читает и прочие умные книжки,Расмуссен ей по нутру, ну а для передышки —чуть неприличные, но поэтичные книги о страсти.

Вечер, и воздух густеет: отпробуй, не мешкай.Лошадь стоит, и созвездья запутались в гриве.Люди в кафешке, чтоб стать хоть немного счастливей,пьют и смеются — и месяц висит над кафешкой.

Рядом крестьяне, дневные дела разбирая,тихо судачат насчет ветчины и бекона,знают, что в мире законно и что — незаконно,и говорят, что к бездождью — погода сырая.

Лошадь людей никогда и ни в чем не обманет.Каждый рассказа про самое главное хочет:что ж это в море так мокро? — рыбак пробормочет,мельница ль ветер придумала? — мельник пристанет.

Мельница, мельник, муку сочинила во благо:все урожаи иначе погнить бы могли бы.Море водою полно специально для рыбы —так на вопрос рыбака отвечает коняга.

Все объяснит — поэтично, понятно, уютно,даже научно, цитируя благоговейногде-то Кропоткина, где-то Альберта Эйнштейна,все, что живет на земле, одобряя попутно.

Так, допоздна проболтав под совсем уже темнымсводом, расходятся люди в полночную дымку.Лошадь тем временем с Генрихом Гейне в обнимкуна ночь ложится, на отдых, под небом огромным.

Виллиам Хайнесен

(1900–1991)

Танцующий тополиный пух

(Отто Гельстеду)

Так сейчас далеко, далеко, далекодо пивнушки Давидсена на каком-то бульваре в 1918-м,до гостиницы «Пекин» в 1968-м.Все дальше от грядущего дня, дальше от сердца.Лишь пух тополиный все так жеатакует пространство, беспечно танцуя вдоль улиц,все так же, как некогдав июньском Фредериксберге,где опаловый свет розовеющей ауры раннего утраотражался в паническом взоре Софуса Клауссена,в мерцании комнат, заполненных дымом табачным и книгами.

Это было в те баснословные времена,когда своевольное девичье сердце тебя омрачало,заставляя издать не одно и не два стихотворных рыданьяо духе, ведущем войну партизанскую против монархии сердца,о бессилии разума и «Всемогуществе танца».

Но, спаси и помилуй, — там было еще и другое,там история целой культуры была,философия от Гераклита до Иверсена,утопизм от Томаса Мора до Тегерсена,искусство во всем его множестве форм —от Гомера до Кристенсена,от пещер Альтамиры — и вплоть до Лундстрема!Ты мне был университетом,и огромный багаж восхитительных знаний, что привез я домой,к островкам этим северным скудным,до сих пор еще не до конца распакован.

Ах, в живых не осталось почти никогоот магических дней,феерический ветер времен посрывал головные уборыс тех, разумно-сосредоточенных, и с тех, деловито-тревожных,и с уповающих, и с открытых душою.Далеко, далеко этот ветер унес их носовые платкисо следами слез.

Все унес —кроме (пока еще) слов,что попали в печать и за годы накоплены в книгах, —даже если характерно землистые пятна тленьяразрушают состарившуюся бумагу,даже если они в пути.Пока еще эти СЛОВА —лакмус ошеломляющей мощи,юное пламя поэзии и нерастраченной страсти,даже черного юмора и пессимизма,протеста и попросту крика,доброй воли, любви, наконец!

Да, вначале, конечно же, было слово,и оно полагало, что пришло навсегда,но однажды уйдет и оно.Это все ощущаешь в лукавой и мнительной старости остро,(но надеешься — если случится, то поздно,ну, а лучше всего — никогда).Что же ТОГДА остается на свете?Танцующий пух тополиный?Может быть, и не он.Ничего, ничего не останется, может быть, ничегов этом мире вскипающей злобы зверинойи набравшего скорость военно-технического прогресса.

Ничего, кроме танца.Только танец бессмертен.Танцевальные жесты предметов —даже если не волны пшеницы и не опахала листвы,то по крайности танец пылинок в луче,то по крайности звезд золотое мерцанье,танец радости и неземного блаженствав подвенечных, из вечности сотканных платьях,все танцуют они, ибо в тот достопамятный вечерв незнакомой стране, где мы повстречались случайно,и, танцуя на гальке под восточными башнямисо стаканом в руке, вдруг припомнили старую, изФредериксберга, газеллу арабскую:«Тот, кто постиг всемогущество танца —Бога постиг,Ибо постиг, что любовь убивает.Аллах велик».

Из поэтов Италии

Франческо Петрарка

(1304–1374)

«Когда из рощи Дафна прочь уйдет…»

Когда из рощи Дафна прочь уйдет —Горнило вспыхнет в кузнице Вулкана:За тяжкий труд кузнец берется рьяноИ стрелы для Юпитера кует.

Бушует снег, и намерзает лед,Померк июль под натиском бурана, —Спустился Феб за пелену туманаИ вдалеке свою подругу ждет.

Злокозненные звезды ОрионаВ открытом море губят корабли.Сатурн и Марс ярятся распаленно.

Трубит Эол во всех концах земли,Нептун встревожен, мечется Юнона —Когда Она скрывается вдали.

«Но стоит улыбнуться ей, нежданно…»

Но стоит улыбнуться ей, нежданноЯвив пред нами тысячи красот, —В глубинах Монджибелло труд замретХромого Сицилийца-великана.

Юпитер стрелы кузнеца ВулканаВ колчан миролюбиво уберет;Восходит Феб на ясный небосвод,И с ним Юнона вновь благоуханна.

Цветы и травы землю облекли,Зефир к востоку реет неуклонно,И кормчим покоряются рули, —

Уходят злые тучи с небосклона,Узнав Ее прекрасный лик вдали,Той, по которой слезы лью бессонно.

«Жизнь — это счастье, а утратить честь…»

— Жизнь — это счастье, а утратить честь —Мне кажется, не столь большое горе.— Нет! Если честь несвойственна синьоре,То в ней ничто нельзя за благо счесть.

Она мертва — пусть даже пламя естьВ ее измученном и скорбном взоре.Дорога жизни в тягостном позореСтрашней, чем смерть и чем любая месть.

Лукрецию бы я не осуждала,Когда б она без помощи кинжалаВ великой скорби казнь свою нашла. —

Подобных философий очень много,Все низменны, и лишь одна дорогаУводит нас от горечи и зла.

«Благой король, на чьем челе корона…»

Благой король, на чьем челе коронаНаследная, готов громить врагаИ обломать поганые рогаБезжалостным сатрапам Вавилона.

И с нетерпеньем ждет родное лоно,Что Божий самый ревностный слугаНа тибрские вернется берега.Не претерпевши на пути урона.

Не бойся, что тебе готовят ков:Твой нежный агнец истребит волков —Пусть каждый хищник станет осторожен!

Так воплоти мечту сегодня в явьИ Рим в его надеждах не оставь:Христу во славу меч достань из ножен!

«Душа благая, что угодна Богу…»