Штурмуя небеса - Джей Стивенс

По совету Альперта Лири согласился провести тройной сеанс ЛСД, в котором участвовали бы он, Дик и Нена. Позднее он признавался, что это было «верхом глупости, — мы втроем были тремя упрямыми, враждебно настроенными душами и уже начали чувствовать отчуждение друг от друга». Когда они приняли ЛСД, Альперт внезапно начал обвинять Лири в ханжестве, в том, что тот постоянно делает тонкие намеки, не одобряя гомосексуализм Дика, который на самом деле — следствие озарения. Лири слегка растерялся. «Моя реакция в первый момент оказалась решающей. Ответ А: смеюсь и добродушно говорю, что любовь и юмор побеждают все. Результаты: слияние, синтез. Мы втроем превращаемся в божественную троицу Но я не смог придумать ничего лучшего, чем Ответ Б: виноватое молчание. Результат: расщепление, разъединение. Если бы мы с Диком оказались чуть более осторожны, любой из нас смог бы вывести другого из печального расположения духа просто доброй шуткой. Но нет. Во время этого сеанса мы, наоборот, отдалились друг от друга. Наши пути четко разошлись. В тот день мы в последний раз принимали кислоту вместе».

Вскоре Альперт надолго улетел отдыхать на юг Франции. А когда он вернулся, в Миллбруке ему дали от ворот поворот.

Но оставалась еще одна проблема, гораздо более трудноразрешимая. Перформансы трансцендентального искусства вместо того, чтобы решить финансовые проблемы, только обострили их, привлекая в Миллбрук все больше и больше гостей. Чтобы спастись от банкротства, Лири решил возродить забытые с прошлого лета «экспериментальные выходные» без наркотиков.

Каждую пятницу в полвосьмого вечера гости приезжали в Миллбрук. Их было пятнадцать — двадцать человек, хотя, конечно, и численность, и внешний вид часто менялись. Большинство были обычными горожанами, которые прочитали о Миллбруке в газетах или случайно купили в книжном магазине «Психоделический журнал» и, повинуясь внутреннему импульсу, решили съездить туда на «экспериментальные выходные». Цена — шестьдесят долларов казалась невысокой, особенно учитывая обещанные перспективы:

Первый рубеж — это осознать, как много в нас заложено человеческий мозг — компьютер с тринадцатью миллиардами клеток, является ключом к бесконечному знанию и новым измерениям. Короче говоря, человек практически просто не использует свои возможности. Второй рубеж — это осознание того, что пользоваться этими возможностями можно только, если отойти от привычных концепций разума. Чтобы проникнуть в новые области сознания, необходимо отключиться от всего, что вы уже знаете. Именно несогласие с этим, неспособность выйти за узкие границы привычной «действительности» мешает человеку познавать дальше свою истинную природу. Третий рубеж (если конечно первые два преодолены) — это замена теории практикой. Как можно расширить сознание? Что можно обнаружить за пределами наших привычных вербальных концепций познания? Как управлять новыми уровнями, которые станут вам доступны?

Обдумывая эти вопросы, гости подъезжали по извилистой дорожке, мимо сверкающей белым цветом ограды и деревьев, прямо к крыльцу Большого дома, в котором сегодня царила странная волнующая тишина — словно в церкви. У парадного входа их встречала девушка в сари и вручала листок, на котором было напечатано:

Добро пожаловать на «экспериментальные выходные». Здесь в Миллбруке вы станете участниками ряда опытов по расширению сознания. Первыми шагами к преодолению вашего принятого порядка поведения и привычных стратегий поведения будут абсолютная тишина и молчание.

Ни тебе здравствуйте, ни до свиданья. Пока они распаковывали чемоданы и беспокойно оглядывали причудливо раскрашенные стены, другая девушка в сари приносила им две следующие записки. В первой было:

Пожалуйста, не разговаривайте между собой о чем бы то ни было, пока не будет объявлено, что период тишины заканчивается. А теперь — обратитесь во внимание. Почувствуйте невербальную энергию, окружающую вас. Попробуйте жить непосредственно.

Доктор Лири на «Общечеловеческом Собрании Друзей»

А в последнем листке содержалась длинная инструкция о том, как следует «играть» в игру «экспериментальных выходных». Обычно именно в этот момент у кого-нибудь не выдерживали нервы. В каждые выходные двое или трое гостей быстро разворачивались и уходили — сразу, не говоря никому ни слова. «Думают небось, что попали в лапы сумасшедшему ученому, — смеялся Тим. — Думают, нам не слышно, как они крадутся к выходу и, спешно ретировавшись к машинам, спешат побыстрее уехать!»

За ужином тишина продолжалась. Меню было разным: иногда спагетти, иногда — рыба, случалось, что и щедро приправленный специями коричневый рис, овощи и домашний жестковатый хлеб. Столик был невысокий, всего в тридцати сантиметрах над полом, а вместо стульев лежали подушки. Лишенные возможности сразу выяснить социальное положение окружающих, все прислушивались к коллективному чавканью, размышляя над тем, кто его соседи, где они работают и как много зарабатывают. Где-то в середине ужина из скрытого динамика раздавался мягкий голос: «Сосредоточьтесь на чудесах, сокрытых в вашем теле… думайте о том, как еда попадает в вас… о том, как она усваивается… как превращается в энергию… в вас… думайте об этом, когда прожевываете пищу…»

Потом их вели в комнату, специально оборудованную для сеансов, — красивую, с обшитыми деревом стенами, гостиную, про которую Холлингсхед выразился, что здесь он себя чувствует, словно в коробке для сигар. Гости садились на лежащие на полу тюфяки. У одной стены стояли несколько проекторов и кинопроекторов, оборудованных так, чтобы работать одновременно, транслируя на стены изображение Будды и так далее, в то время как голос, перепрыгивая из одного динамика в другой, мягко говорил:

Скоро вы ощутите то, что можно назвать распадом это.

Запомните:

Пришел час смерти и перерождения.

С пользой используйте эту временную смерть, чтобы достичь

Совершенного

Состояния

Просветления.

И так далее.

На следующее утро поднявшихся достаточно рано ожидал сеанс йоги с Мецнером. Затем — серия лекций по вопросам неврологии, тантры и преодоления установок. Затем — опять в комнату для сеансов. В воскресный полдень гости разъезжались, и Миллбрук вновь возвращался к привычной, странной и очаровательной жизни. Иногда вечерами сотни людей усаживались за изысканный обед, приготовленный немцем в поварском колпаке. Спустя несколько дней обнаруживалось, что в доме — ни крупицы еды. Кухня всегда в Миллбруке была местом наибольшей активности. Здесь и в три часа утра кто-нибудь непременно готовил салат, или жарил бекон, или варил кофе. Случались неожиданности. Например, внезапно к вам подходила девушка в черном саронге и, достав колоду карт Таро, предсказывала вам все настолько точно, что волосы вставали дыбом.

Как средневековые монахи занимались поисками благодати, практикуясь в различного рода епитимьях, некоторые из обитателей Миллбрука всегда находились в постоянных поисках новых путей преодбления установок и снятия имприн-тинга. Иногда они использовали методы Гурджиева: звонили в колокольчик, и каждый останавливался и отмечал для себя, смог ли он сконцентрироваться на «здесь и сейчас» или опять ушел куда-то в мечты или воспоминания. Если у них появлялись деньги, они часто тратились на покупку новых колокольчиков или дрессировку стаи попугаев, которым надлежало кричать «внимание! внимание!» — как в «Острове». Хотя поиск преодоления оков разума был достаточно серьезным делом, часто это незаметно переходило в веселые хеппенинги, так называемые «переодевания». В Миллбруке были неравнодушны к этому аспекту психоделического опыта: периодически можно было увидеть кого-нибудь одетым в форму английского коммодора или одежду аравийского пустынника. «Как-то раз я видел Тима, переодетого ковбоем, он вел закрытый фургон. Одна из лошадей была выкрашена в ярко-розовый, другая в зеленый цвет, — вспоминал один из гостей. — Я только вздохнул… «Ага, ну вот, приехали». Однажды несколько психологов из Йельского университета собрались посетить Миллбрук. Лири велел каждому вести себя, насколько это возможно, профессионально. В особенности он предупредил об этом одного практически постоянно пребывавшего в доме художника (тот воспринимал Большой дом как один огромный холст — к 1968 году все доступные места на стенах были покрыты психоделическими росписями), человека, склонного к эксцентричным шуткам. Но вот гости прибыли и сели за стол. Все шло хорошо, пока где-то в середине завтрака не появился тот самый художник, одетый в костюм-тройку, под мышкой у него была зажата «Нью-Йорк тайме». Кивнув присутствовавшим, он открыл газету и начал читать. Все казалось нормальным до того момента, когда у него изо рта не потекла некая ядовито-зеленая субстанция Никто не сказал ни слова, но внимание всех было приковано к зеленой слизи, которая лилась вниз ему на подбородок и далее на новенький костюм. Потом он спокойно свернул «Тайме» и покинул гостиную. Это был первый случай хеппенинга, на котором присутствовал Холлингсхед: «Тим не сказал ничего относительно происходящего. Никто другой из нас также не произнес ни слова. Это казалось самым мудрым — просто промолчать. Все происходило в мертвой тишине».