Три жизни Юрия Байды - Иван Арсентьев

— И нашли что-то стоящее? — с любопытством спросил Байда.

— Даже о вас кое-что…

— Обо мне?

— О диверсионных акциях, когда вы ходили в рейд на запад, да и другое…

Байда громко вздохнул.

— Только врагам своим можно пожелать то, что пришлось испытать мне…

— Я, Юрий Прокопович, искал в архивах объявление фашистских властей, в котором они сулили за вашу голову десять тысяч марок. Объявление-плакат с вашей фотографией…

— Нашли? — настороженно спросил Байда.

— К сожалению, не нашел.

Байда иронически покачал головой:

— Я в свое время сдуру один экземплярчик принес в отряд, а потом локти себе кусал. На меня целое дело завели, будто я был завербован германской разведкой. Фашистские службы, дескать, специально выпустили такой плакат для отвода глаз. Ведь из всех, ходивших в зимний рейд, уцелел я один. Н-да… Но волоске, можно сказать, висел тогда… А плакат что? Времени-то ой-ой-ой сколько прошло… Вряд ли я сейчас хоть сколько-нибудь похож на того молодца, что красовался в объявлении…

— Вы правы, годы нас не щадили. Мы далеко уже не юноши, но…

— То, что вам показали обо мне в архиве, — цветики, — продолжил Байда. Ведь после партизанского периода началось главное: я участвовал в большой войне солдатом, по всем, как говорят, европам прошел. Молодой был, оклемался, после того как меня с того света вытащили.

Пока мы беседовали с Байдой, мимо нас сновали сотрудники НИИ, то и дело к моему собеседнику обращались с вопросами, приветствовали своего ставшего знаменитым сослуживца, и поэтому настоящего серьезного разговора у нас не получалось. Он и сам это чувствовал, порою терял нить мысли. Прервав на полуслове, его вызвали к телефону. Извинился, ушел. Что поделаешь? Работа есть работа. Вернулся озабоченный, развел руками и, сославшись на чрезмерную занятость, предложил встретиться в конце дня на «нейтральной территории», вне института и побеседовать свободно на досуге.

Я принял приглашение. Байда заехал за мной на собственном «Москвиче» и повез по Ленинградскому шоссе. Было время пик.

— Сейчас во всех ресторанах — кутерьма, а на речном вокзале никакой толкучки нет, — объяснил Байда.

Столик, за который мы уселись, стоял у окна. За стеклами хорошо была видна Москва-река, усыпанная солнечными иголками. Отблески заката играли на тарелках и бокалах, подкрашивали скатерть светлой желтизной. Байда ненадолго отлучился, чтоб потолковать с официанткой. Он здесь, видимо, был свой человек, вернулся, потирая руки.

— Будут раки… — сообщил он многозначительно. — Здесь их варят в пиве. Вещь стоящая…

— Получше тех, что в Маврином болоте?

— Посмотрим. А на горячее возьмем… возьмем… пожалуй, котлеты по-министерски, если не возражаете? А можно цыпленка под белым соусом с молодыми шампиньончиками? Впрочем, не стоит, грибы закажем отдельно. Запеченные в сметане и с мадерой.

«Ух ты! — мысленно воскликнул я. — Каким гурманом стал бывший деревенский парень!»

— Но, как говорят, — продолжал он, — только на безрыбье рак — рыба, а нам натурального отварного судачка, согласны?

— Что это вы затеваете маланьину свадьбу, — засмеялся я и, чтобы остановить Байду, заговорил о том, что мне хотелось бы в газете продолжить рассказ о его военной и послевоенной судьбе.

Принесли закуску и выпивку, и наш разговор прервался. Дальнейшие попытки направить его в нужное мне русло наталкивались на полную незаинтересованность Байды. Он подчищал со стола все подряд, чмокал с аппетитом, изредка отрываясь от тарелок лишь для того, чтобы кивнуть головой.

Наконец Байда, пресытившись, откинулся на спинку стула. Серые глаза его туманились. Не спеша размешал кофе, прихлебнул с ложечки, смакуя, погонял напиток во рту и закурил сигарету.

— Я больше люблю харрари, йеменский, а это арабика, — заметил он и уже другим, деловым тоном сказал, пуская дым в сторону окна: — О себе говорить не принято, да и неудобно. Вам лучше познакомиться с высказываниями прессы обо мне…

И не успел я сообразить, какой форме информации отдать предпочтение — печатному слову или живому, как передо мной откуда-то возникла красивая зеленая папочка. Из нее Байда вынул и протянул мне газету, заранее сложенную так, что нужное для чтения искать не требовалось. Взгляд мой привычно скользнул по напечатанному от начала до конца. Статья подписана двумя генералами: Шуляком и Пузановым, в ней речь шла о подвигах, совершенных Байдой в октябре 1943 года.

«Перед форсированием Днепра, — читал я, — батальон капитана Евгеньева, в котором служил молодой солдат, но бывалый партизан Ю. П. Байда, остановился на привал, и тут многие стали свидетелями отважных действий Байды. При налете вражеских самолетов от взрыва бомбы загорелась рига, где стояли в укрытии восемь автомашин, груженных минами. Испугавшись взрыва мин, водители кинулись врассыпную, но не таков солдат Байда! Он, бросаясь раз за разом в огонь, вывел по очереди все машины и тем спас военное имущество и боезапас. За решительность и неустрашимость Байде присвоено звание сержанта и его наградили медалью «За отвагу».

«Нда… страшное зрелище», — подумал я, и перед моими глазами как живая встала совершенно гнусная картина: подловато трясущаяся шоферня выстроилась на безопасном расстоянии и издали наблюдает за смертельно рискующим солдатом, отчаянным парнем, который то и дело бросается на верную гибель. Хотелось закричать: «Где же ваша шоферская совесть? Где ваши командиры?» Такое не укладывалось в сознании, никак не вязалось с понятием доблести и массового героизма наших воинов на фронте. Я спросил Байду, каким же образом ключи от зажигания всех восьми машин оказались в его руках? Неужто трусы-водители сами вручали ему ключи?

— Именно так, — развел руками Байда.

Невероятно, но факт! Так было. Об этом пишут генералы, это подтверждает и сам Байда, а уж он-то врать не будет. И тут я вспомнил его слова, сказанные сегодня утром: «…я как ученый стою за стопроцентную правду, и только правду! Как в науке, так и в жизни».

Я стал читать дальше, и мне стало ясно, что наивысшую доблесть Байда проявил при высадке десанта, когда форсировали Днепр. После высадки произошло следующее. Все командиры рот на плацдарме были убиты, связь между подразделениями нарушена, от личного состава осталась одна треть. Немцы стали теснить остатки десанта к берегу. И тогда Байда, будучи сержантом, принял на себя командование штурмовой группой. Он поднял бойцов в атаку и заставил фашистских вояк попятиться. Во время налета вражеской авиации он умело вывел своих бойцов из окопов и рассредоточил по воронкам. Бомбовый удар пришелся по пустому месту. Трое суток раненый, тяжело контуженный Байда с горсткой солдат держал плацдарм. С левого берега невозможно было перебросить подкрепление — Днепр кипел от взрывов бомб и снарядов. А когда подошли свежие силы и двинулись вперед, Байду отправили в тыловой госпиталь.