Краткий миг - Варвара Рысъ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Богдан смотрел на Рину с опасливым изумлением, как смотрят на тяжкого душевнобольного. Рина, вероятно, заметила его взгляд и примирительно произнесла:
— Вы, Богдан, интеллектуал, а я, простите, интеллигентка, и ничего с этим не поделаешь.
— Ну какой я интеллектуал, Рина? — вздохнул Богдан. — Так, пролетарий умственного труда. Впрочем, Вы правы в том, что я не интеллигент: я воспитан в иной парадигме. В ней к власти следует обращаться не с обличением, а с вопросом: «Что я могу ещё сделать полезного?».
— Ну, на это мне нечего сказать! — негодующе развела руками Рина. — Такой сервильности я не ожидала даже от Вас.
— А раз нечего — давай посмотрим твоё портфолио, — проговорила Прасковья примирительно.
— А потом я напишу Вам самое начальное и общее проектное задание, — согласился Богдан.
— Ты иди пиши, а мы с Риной посмотрим картинки, — Прасковье хотелось услать Богдана, чтобы Рина и он больше не пререкались.
— Отлично! — Богдан понимающе улыбнулся и удалился.
— Послушай, Прасковья, — проговорила Рина, едва за Богданом закрылась дверь, — мне тоже хочется задать тебе нескромный личный вопрос.
— Ну задай, — без особого энтузиазма согласилась Прасковья.
— Богдан нынче спросил у меня: зачем я вернулась из нормальной страны? А я по аналогии спрашиваю тебя: зачем ты вернулась к нему от нормального мужа? Ты уж извини, я всегда была хамкой, ею и осталась. А ты меня уж без малого тридцать лет знаешь.
55
Прасковья рассмеялась:
— Прямота многое искупает. Отвечу честно: не знаю. Есть вещи, которые выше и сильнее нас. Вот это одна из таких вещей. Я по-другому не могла.
Рина поняла это по-своему.
— Ну знаешь, в нашем возрасте пора бы и угомониться, — передёрнула она плечами. — Во всяком случае, не ставить постельные ценности во главу угла. На тебя, кстати, и не похоже.
Прасковье такая интерпретация показалась настолько забавной, что она рассмеялась. Потом вспомнила давние рассказы Рины о её сексуальных похождениях и рассмеялась ещё раз. Не зря, видно, говорят, что самые непреклонные моралистки получаются из прежних развратниц.
— Рина, расскажи мне лучше об Италии. Мне она всегда очень нравилась, хотя бывала я там немного. Ты в какой области жила?
— Венето, в районе Вероны, той самой, где Ромео и Джульетта. Италия хороша для туризма, но не надо путать туризм с эмиграцией.
— Здесь, как я поняла, тебе лучше?
— Здесь, согласно богдановой байке, люди лучше. Потом, здесь я сама себе хозяйка, что-то зарабатываю, ни к кому не надо подлаживаться. Это начинаешь ценить, когда лишаешься.
Разговор не клеился.
— Знаешь, Прасковья, — вдруг безо всякой связи с предыдущим сказала Рина, — я даже отдалённо не могла вообразить в университетские времена, что ты станешь тем, чем ты стала. Ни с какой стороны не могла вообразить. Писать ты толком не умела, лидерства в тебе тоже особого не наблюдалось, во всяких там общественных организациях ты если и была, то на третьих ролях…
— Да я и сама не могла вообразить, — легко и искренне согласилась Прасковья. — Так как-то, вынесло… Революция кстати подвернулась. Наполеон верно говорил: революция — это десять тысяч вакансий.
— Ну уж вынесло! Сама небось ручонками-ножонками загребала резво. Я, знаешь, встретила твоего Илью Филипыча, который был у тебя руководителем диплома.
— И что он? — поинтересовалась Прасковья, больше из вежливости.
— Постарел, как мы все. По-прежнему преподаёт — правда, не у нас, а в чём-то военном. Он ведь тебя засунул в то агентство, с которого всё пошло…
— Засунул… — Прасковье вспомнился её научный руководитель и то, что с ним было связано. — Он ведь многим предлагал, — заметила она, — а я согласилась. Просто у меня выбора не было. Вы были люди творческие, а я так — провинциальная зубрилка.
— Да, зубрить ты здорова была, — припомнила Рина. — А правда, что ты надумала все журфаки закрыть? Это мне твой Илья насплетничал.
Прасковья хотела было возразить против того, что эта идея была персонально её, но тут же раздумала.
— Не то, что закрыть, а скорее преобразовать. Мне это видится как возврат к тем давним Коммунистическим институтам журналистики, которые собирали разного рода самодеятельных журналистов, всяких селькоров, рабкоров и учили их тому, чего им не хватало: общей культуре, литературе, истории… Они приходили туда от сохи, от станка и приносили что-то от жизни. А девочка-стобалльница, выпорхнувшая из школы, за душой ничего не имеет и ничего кроме пересказа учебников не умеет. Это я о себе тогдашней говорю. Сейчас, когда народные массы пишут в интернете, выкладывают видео и стримы, легко можно выискивать интересных авторов и приглашать их поучиться. На курсе разной продолжительности и направленности. Вот такова моя идея. Но всё это мы хотим сделать мягко и никого не обижая: кто учится — дадим доучиться, кто имеет диплом — никто его не собирается отменять и обесценивать.
— Любите вы пролетариат! Вот уж где половое извращение — любовь к пролетариату! — воскликнула Рина. — Раньше контент создавала девочка-стобальница, а теперь будет создавать Шариков, недопроизошедший от дворняжки из подворотни. Так, по-вашему, несравненно лучше, — Рина воздела руки к потолку.
— Дался тебе этот Шариков! — рассмеялась Прасковья. — Рядовой контент давно генерит искусственный интеллект, это ты и без меня знаешь. Я тебе ещё более страшную вещь скажу. У меня в рукаве ещё кое-что припрятано. Идея, чтобы все журналисты три дня в неделю работали в реальном секторе, а два или три — по своей журналистской специальности. Чтоб не отрывались от земли и от народа. Но это чересчур радикально и должно подождать. Но артподготовка началась. А ведь и впрямь хорошо бы было, если б в каждом СМИ была штатная единица — менеджер по связям с реальностью.
Рина засмеялась.
— Слушай, откуда у тебя такая ненависть ко всему культурному, интеллектуальному, что хоть чуть выше уровня Шарикова? Ведь ты из учительской семьи. Богдан что ли на тебя так действует?
— Может быть… — загадочно улыбнулась Прасковья. — Наследственность плюс семейное окружение. Отец у меня учитель труда, в дипломе у него, кажется, значится:
