Краткий миг - Варвара Рысъ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Знаешь, Чёртушка, — задумчиво произнесла Прасковья. — Мне кажется, я способна прожить с тобой до ста лет и не соскучиться. Правда-правда, с тобой никогда не скучно. Откуда ты всё это берёшь, я имею в виду твои социологические построения?
— Понятия не имею, — пожал он плечами. — Так, из окружающей среды, из чтения. Отчасти мне помогает моё невежество в истории. Легко выдумывать конструкции, когда мало знаешь фактов, — он улыбнулся всеми своими сплошными зубами, ничуть не постаревшими за прошедшие пятнадцать лет.
— Но ты мне всё-таки не объяснил, чем тебе нравится Рина.
— Ну, как чем? Я, кажется, объяснил. Независимостью. Своеобразной гордостью пролетария умственного труда. Она не клонит голову перед власть имущими. Возможно, я подсознательно испытал к ней что-то вроде пролетарской классовой солидарности.
Заметь, она не клонит голову и перед клиентом. Это выглядит совершенно потрясающе, ты как-то не оценила. Попробуй представить итальянского архитектора, который заявляет клиенту: «Вздор и пропаганда». Это не представимо! Да не только итальянского — любого. Для американского исполнителя клиент — свят. Всю силу НЛП профессионал бросает на охмурение клиента. Да вот хоть меня возьми: я бы ни за что не решился возражать клиенту. С клиентом я «чего изволите?» и «будет исполнено».
— Ну, знаешь, для Рины мы с тобой не обычные клиенты, — заметила Прасковья.
— Даже очень необычные, — согласился Богдан. — Нормальный клиент после нашей беседы с Риной позвонил бы её хозяину и сказал, чтобы её убрали немедленно. Да и то, если б этот клиент оказался настолько широко мыслящим, чтобы не отказаться вообще от услуг этого самого архитектора Карпова. Вот за такую смелость (она же крайняя непрофессиональнось) мне и понравилась Рина. Впрочем, не до такой степени, чтобы с нею активно общаться и проводить время. Идейный бабушатник хорош в небольших дозах.
Некоторое время шли молча по пешеходному переулку. Богдан с грустной улыбкой поглядывал на с парочку, что целовалась с особенным энтузиазмом.
— Параська, — вдруг назвал он её этим редким именем, — как хочется быть молодым и целовать тебя посреди улицы!
— Так за чем дело стало? — рассмеялась Прасковья. — Хочется — так поцелуй.
— Тебя немедленно засекут папарацци, — улыбнулся Богдан. — А главное, я далеко не молодой. Да и молодым я всегда стеснялся целовать тебя на людях. А теперь жалею. Дурак был… — он поднёс её руку, за которую держал, к губам и поцеловал.
В прихожей Прасковья, не сняв кроссовок и жакета, крепко обвила его шею левой рукой, а правой нащупала чертовский рожок. Одновременно ощутила губами его чёткие, упругие губы.
— Параська, гадкая девчонка, — он одновременно уворачивался и ласкал её, — я не то имел в виду.
— А я — то! — категорически заявила она.
Хотя был ранний вечер, Прасковья заснула: секс неизменно действовал на неё как снотворное. А он — сел за работу: совершенно как в молодости. Ей снился виденный сегодня лесной участок, на котором она играла с близнецами лет трёх — с теми, давними, Мишкой и Машкой. Они бегали вокруг сосны, а Мишка кидался прошлогодними шишками. И была она счастлива.
57
На майские праздники Прасковья выкроила себе огромные — четырёхдневные каникулы. Четыре дня — целый отпуск! Решили провести их в Соловьёвке — рядом с местом, где строится их новый дом. Прямо на той же улице. Там оказалось огромное красно-кирпичное поместье, покинутое сбежавшим владельцем и ставшее загородной гостиницей.
Имение воплощало собой описанные Риной вкусы раннего российского капитализма: очень много красного кирпича, несуразные строения и какая-то башня, вроде дозорной, оказавшаяся впоследствии голубятней. У подножья её расхаживали павлины и гадко орали, но посмотреть на них было приятно. Богдан арендовал раскидистое кирпичное бунгало, стоящее на краю участка. Здание строилось как конюшня, на фасаде даже были конские барельефы, но конюшней оно так и не побывало, а вскоре после постройки было переделано под жильё. Об этом Прасковье рассказал старожил этих мест, называвший себя управляющим. По старости и малосилию он ровно ничем не управлял, а просто жил себе на покое при гостинице, как в старинных романах жили при поместье старые слуги. Управляющий проявлял большую любезность к высокопоставленной постоялице и охотно делился местными преданиями. Старик был горд тем, что прошёл весь жизненный путь вместе с хозяином поместья. Путь стартовал в начале 90-х годов прошлого века, когда они оба были молоды и босс поднимался на производстве водки «Федерация». Впрочем, где теперь хозяин и жив ли он вообще — управляющий отвечал неопределённо, да они и не настаивали.
Интерьер бывшей конюшни был, на взгляд Прасковьи, чересчур помпезным: тёмная мебель, точно такой же паркет, бронзовые светильники. Единственное, что примиряло с помпезностью, были многочисленные изображения лошадей, разбросанные повсюду. Тут и картины, и статуэтки на камине, и акварельные картинки с конными статуями разных исторических персонажей. Была даже здоровенная кобыла в прихожей, вставшая на дыбы и выкрашенная золотой краской. На кобылу Прасковья надела свою соломенную шляпу; получилось неожиданно красиво. Была столовая и даже полномерная кухня, умело замаскированная, так что Прасковья не сразу её обнаружила. Готовить Прасковья, естественно, не собиралась, но попить чая здесь очень приятно. Чай и кофе разнообразных марок и отличного качества были к услугам постояльцев. А обедать они пойдут пешком в ресторан «Чайка» на берегу озера. Там, в самом деле, носились многочисленные чайки и на бреющем полёте что-то выхватывали из воды.
Назавтра с утра ждали гостей: брата Егора с женой и тётю Зину.
Зина, узнав, что Богдан вернулся, охнула, заплакала и тут же попросилась в гости. Но вот пригласить её получилось только теперь. Живёт она, удивительное дело, в доме Егора — кто бы мог ожидать? Жить в московской маленькой квартирке, купленной Гасаном, у неё не получилось. Жаловалась: как в клетке. Что и
