Похищение столицы - Иван Дроздов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но если Демьяныч близкий вам человек, и надежный, то я бы могла помочь деньгами; если, конечно, вы не возражаете.
— Я возражать не стану и, наоборот, буду этому очень рад. И скажу вам честно: мое ведомство тоже нуждается в деньгах, и если бы Олег Гаврилович…
— Давайте счет вашей конторы, и мы попросим. А для Демьяныча я готова выделить из своих и сейчас же.
Они пошли в спальню, и здесь Катерина открыла чемоданчик и вынула из него пять упаковок по десять тысяч долларов в каждой.
— Вот вам… Безвозмездно.
— Спасибо. И если вы позволите, я одну пачку оставлю себе.
— Зачем же нам мелочиться. На ваши личные нужды… вот вам: столько же.
И она отсчитала еще пять упаковок.
Генерал смутился. Поднял руки:
— От дамы… Деньги.
— Берите, товарищ генерал. Мужчина без денег как–то не смотрится. Вдруг как интересная дама окажется рядом, а дамы подарки любят, я по себе знаю, наконец, в ресторан зайти… Деньги вам не помешают.
Генерал пытался справиться с неожиданно возникшей неловкостью. Как всякий русский человек, он был совестлив и горд и во всем руководствовался законами чести офицера. Если же при этом ему приходилось дело иметь с дамой, свойства его характера приобретали болезненную щепетильность.
Катя строго проговорила:
— Возьмите деньги! Это на служебные расходы.
— Да, вы правы. В наших делах деньги еще играют и служебную роль.
Потом был ужин. На кухне хлопотали Демьяныч и Катя. Хозяин был в приподнятом настроении; Катя поняла, что пятьдесят тысяч долларов явились для него царским подарком и он уже строил широкие планы будущих работ по ремонту замка. Огоньки глаз в густых зарослях его каштаново–бурой бороды светились; он хотя по–прежнему говорил мало, но если что и говорил, то в голосе его слышалось желание сделать для гостей что–нибудь хорошее. После ужина Демьяныч и генерал удалились в свои покои, а Катя с Олегом, попросив у генерала разрешение и взяв у хозяина ключ от входной двери, отправились погулять в окрестностях замка.
Как и днем, калитка не была закрыта, а на башне, что высилась на углу каменного массивного ограждения, деловито утаптывая прутяной настил, укладывался на ночлег огромный, достававший головой яркую вечернюю звезду, аист. Завидя посторонних, он негромко заклекотал, замер, но всего лишь на минуту, а затем, поджав ноги, мягко опустился на свою постель. И шея наполовину стала короче; он теперь походил на большую утку, плывущую по краю горящего звездного неба.
От массивной полуразрушенной арки, где в оные времена были главные ворота замка, а теперь болталась на ржавых петлях дверца калитки, бежали в разные стороны три дорожки: первая — вниз, по каменистому склону к ровной, как стол, поляне, в глубине которой, словно глаза диковинных зверей, светились озера; вторая дорожка, узкая как тропинка, обвивала змейкой ограду замка и вела наверх, где, пылая золотыми вершинами, громоздились три скалы; третья — петляла обочь дальней ограды, совсем развалившейся, и пропадала внизу, в темных кустах, затаившихся вокруг замка.
Путники, не сговариваясь, устремились по дорожке наверх к скалам. И чем ближе они подходили к крайней скале, тем таинственнее и мрачнее она им казалась. Дорожка становилась уже, и вот уже превратилась в тропинку и повела на самый верх лобастого камня, пышущего жаром, накопившимся за летний солнечный день. Местами идти было трудно, и тогда Олег подавал руку Катерине, и они карабкались, как альпинисты, вперед и вперед, подгоняемые стремлением достигнуть вершины, все больше заражаясь азартом победы.
И вот они на вершине. Гулко и часто стучат сердца, со стороны замка упруго тянет вечерняя прохлада. Небо опустилось, и звезды сияют веселее. Кажется, вот–вот они коснутся головы.
Скала оказалась самой высокой. Темень сгустилась, и долина перед замком погрузилась в непроницаемую мглу, и лишь чаши озер еще отсвечивают блики угасающего заката.
Катерина, родившаяся и живущая в Москве, городе ревущем, гудящем на все голоса, — услышала такую тишину, которую, кажется, никогда не знала. На соседней скале одиноко возвышалась сосна. Она будто бы обрадовалась гостям и наклонила к ним кудлатую шапку волос. И чудилось, что она что–то шепчет, пытается сказать, но не может. Под ногами зашуршала какая–то живность или камешек скатился по песчаному откосу. И эти слабые, скорее воображаемые звуки, еще сильнее подчеркивали благоговейное томление природы. Но ничто не бывает бесконечным. Вдруг внизу что–то захлопало, забилось, а потом истошно, как малый ребенок, закричало. Катя в диком испуге прильнула к Олегу, обвила руками его талию и тряслась, как в лихорадке. Олег и сам изрядно перетрусил, но быстро пришел в себя, прижал к груди голову Кати, гладил ее волосы.
— Тут филины живут. Филины так кричат — по–человечьи.
Не был уверен, что это филины, но и другого объяснения не находил. А крики повторились. На этот раз кричала не одна птица, а две. И обе громко хлопали крыльями, видимо, отбивали себе место в гнезде. Но теперь их крики не были так страшны и Катерине. Олег гладил ее волосы и что–то говорил, говорил. А Катя не спешила отстраниться от его теплой ладони, слышала, как ровно и гулко бьется его сердце, и себе на удивление думала о том, что вот она прильнула к парню, размякла, растаяла и ей так хорошо. Но она скоро опомнилась и почти оттолкнула Олега: «Что вы сотворили с моей прической?», стала поправлять ее. А Олег в свою очередь смутился; он хотя и имел опыт разнообразных отношений с женщинами, но никогда в других случаях так не робел перед ними и не боялся их гнева. Тут же он испугался не меньше, чем внезапного крика филинов, залепетал что–то в свое оправдание — нечто вроде такого:
— Но позвольте, сударыня! Сами же вы кинулись ко мне в объятия и чуть не столкнули с утеса!..
— Кинулась, и что же из этого следует?.. А к кому же мне больше кидаться, как не к вам?..
И они засмеялись.
Олег снова привлек ее и гладил волосы, но теперь уже Катерина от него не отстранялась.
Ночь окончательно вступила в свои права; землю плотно окутала темень, а в вышине ярче засверкали звезды. Долина скрылась от глаз, и только ожерелье озер, словно потухшие глаза засыпающих зверей, бесплотно светилось в пространстве. Над ними поднимался остророгий младенчески молодой и яркий месяц.
— Вы Мухе верите? — раздался вдруг голос Катерины.
— Мухе?.. Пока я вижу одну физиономию и глаза. Душа его закрыта. Но, видно, сам он ничему и никому не верит. Тревожно смотрит на нас и с какой–то нежной отцовской болью. Чувствую, и сам он, как и мы, не знает, кто и как подкатит под него мину. По всему видно, и у них, в органах, идет борьба каких–то групп и кланов. Вот так и все теперь в нашем государстве — в государстве, где нет государства.