Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— Лекс, а вот бы все было правдой? — неожиданно произнес он, и я замолчала, чувствуя, как боль острой иглой впивается в сердце. Чем азартнее я пыталась поиграть в безграничное счастье, тем острее чувствовалось настоящее положение дел, когда реальность брала свое.

— Чтобы все так и было — просто ты и я, жили вместе, ни о чем не думая. У тебя не было бы твоего Марка. У меня бы тоже… никого не было. Жили бы такой себе странной сумасшедшей семейкой, ну без любви, да, но кому она нужна — эта любовь? Зато у нас была бы настоящая дружба. Мне кажется, это главнее.

— Так и будет, Яр, — очень серьезно ответила я. — Что было раньше — не считается. Все, отставить прошлое! И, знаешь, ты действительно прав — дружба важнее любви. Она у нас есть и никуда не денется. Поэтому я очень хочу жить здесь, с тобой, сумасшедшей семейкой, как ты и сказал. И даю тебе два дня на подготовку, а первого января у тебя переезд, не забывай. Родителей я беру на себя. Мне всегда хотелось поиграть в стервочку, которая мечтает женить на себе какого-нибудь бедного мальчика. Вот пусть и считают, что я окончательно тебя захомутала, вцепилась и отпускать не планирую! — и тут мы засмеялись, вдвоем, как по команде — каждый из нас представил себе эту живописную картину.

Яр ушел от меня поздно вечером, почти счастливый, едва успевая к последнему поезду метро, что вполне вписывалось в имидж влюбленного юноши, готового к переезду к своей даме сердца. Я же, оставшись одна, с улыбкой, которая будто приклеилась к губам, молча убрала чашки, помыла посуду, зажгла две свечи, придававшие пустой квартире атмосферу теплоты и уюта, и, приподняв выше локтей длинные рукава теплого свитера, долго-долго, насколько это было можно, держала руки над открытым пламенем, обжигая кожу до болезненно-багровых волдырей.

Я больше не думала о том, как скрою в будущем последствия ожогов, о том, что подумают люди, о красоте, об адекватности своих поступков, вообще, ни о чем. С абсолютно сухими глазами, закусив до крови губу, я пыталась зацепиться за ускользающую сквозь пальцы реальность, найти опору в спасительной боли и выплеснуть вовне хоть немного того разъедающего, ядовитого отчаяния, которое пожирало и разрушало меня.

Поначалу жжение внутри было сильнее, чем снаружи, но очень скоро огонь сделал свое дело, и я ощутила щелчок, переключение, близость реального мира, его силу, с которой он держал меня. Наконец-то на глазах выступили слезы — и я, резко отстранившись от зажженных свечей, зажимая себе рот, чтобы не закричать во всю силу, только глухо застонала, сползая на пол.

Руки жгло нестерпимо, но я упивалась этим ощущением, потому что другой, жуткий огонь, который выжигал мое сердце изнутри — он погас. Весь удар, грозивший сломать тот самый невидимый стержень, без которого человек не может существовать, взяло на себя выносливое и терпеливое тело. И в эти минуты я была благодарна ему за такую бескорыстную помощь.

Когда мне удалось хоть немного успокоиться, я набросила на плечи старое пальто и отправилась на наш новый курительный балкон, где просидела до самого утра, постепенно опустошая пачку сигарет и стараясь не обращать внимание на неутихающее жжение в руках, с каждым часом становившееся все сильнее.

С первыми лучами позднего декабрьского рассвета я поднялась, стряхивая, будто ненужную пыль, полусонное оцепенение и пошла в круглосуточную аптеку. Мне нужно было перебинтовать руки и придумать для Ярослава и родителей достоверную байку, способную объяснить случившееся.

Однако, как я ни переживала по поводу того, что выдам себя неосторожным жестом или предательски дрожащим голосом, спектакль мне удалось отыграть на отлично. Семья Ярослава, да и сам он, не сразу заметили повязки, скрытые длинными обтягивающими рукавами моего праздничного платья. И выдали меня не бинты, а частые рассеянные жесты, которыми я пыталась успокоить ноющие ожоги — пока они были свежими, не помогала даже расхваленная аптекарем лечебная мазь. Когда же дело дошло до сочувственных расспросов, я с притворным смехом рассказала тщательно продуманную небылицу о сегодняшней неприятности за завтраком и о старой кастрюле, у которой прохудилось дно.

— Да вы знаете, на самом деле, это мелочи! Все случилось уже у самой раковины, где я собиралась промыть эти, как их — макароны! — вдохновенно врала я, сама немного веря собственным словам. — Случись это парой секунд раньше, и тогда бы на меня вылился вообще весь кипяток! А так половина попала в раковину и лишь немного на меня!

Только полная беспомощность родителей Ярослава в бытовых вопросах помогла мне выдать за чистую монету эту легенду. И даже сам он, внимательно глядя на меня, похоже, не мог придумать никакой другой причины, чтобы объяснить этот несчастный случай.

Ведь не сама же себя я нарочно обожгла, в самом-то деле!

— Алешенька, вы поаккуратнее, пожалуйста! — близоруко и немного по-детски щурясь, Жанна Павловна смахнула с лица прядь светлых волос и перевела взгляд на Ярослава. — Ведь теперь вы с Ярчиком совсем взрослые, настоящая семья! Вам и только вам заботиться друг о друге. Вы уж берегите себя! А в том, что вы будете прекрасной невестой… почти женой моему сыну — я не сомневаюсь! Мы с Боренькой еще не успели поздравить вас с таким важным шагом в жизни. Конечно, для нас этого немного странно, ведь раньше парень и девушка… не могли жить вдвоем… до женитьбы…

— Жанна, это было раньше! — прервал супругу Борис Антонович, нетерпеливо барабаня пальцами по поверхности праздничного стола. — Сейчас другое время, другие порядки, свобода от этих старых условностей. Дети давно вместе, почему бы им и не строить свою жизнь? Алешенька, вы ведь еще со школы с Ярославом дружите?

— Со школы? — чувствуя растерянность от того, насколько перепутаны в этих светлых головах простые житейские вещи, переспросила я. — Ну, почти. С первого кур…

— Со школы, пап, со школы. С выпускного класса, — выразительным взглядом предупреждая, что с родителями лучше не спорить, вмешался в разговор Ярослав. — Так что чувства наши, как это говорится…

— Истинны! — понимая, насколько тяжело в этот раз ему дается вольный полет фантазии, подсказала я. — И проверены временем. И можете даже не сомневаться…

На этом месте Жанна Павловна и Борис Антонович, вдруг, словно сговорившись, дружно зашикали на меня, бурно жестикулируя и всем своим видом выказывая смущение по поводу русла, в которое свернул наш разговор.

— Что вы, Алешенька, что вы! — прикладывая ладонь к груди, горячо заговорила хозяйка дома. — В вас мы никогда не сомневались! Даже и мыслей таких не было! Мы, наоборот, всегда радовались, что нашему Ярчику так повезло с девушкой, ведь он вам по-настоящему дорог, это видно, даже по глазам читается! Материнское сердце, знаете, всегда чувствует фальшь в отношении ребенка. Вы любите моего сына — в этом я не сомневаюсь. И поэтому мы так любим вас. Вы же не чужой и родной в нашей семье человек. И мы с Боренькой очень-очень рады, что в новом году у вас с Ярославом начинается новая жизнь! Пусть она будет счастливой! А наше родительское благословение… — Жанна Павловна смущенно покраснела, слегка устыдившись такой старомодной фразы. — Мы даем его вам от чистого сердца!

Я подняла свой бокал с шампанским, чувствуя, что отношусь к пожеланию матери Ярослава с гораздо большей серьезностью, чем обычно.

Немного счастья в новой жизни нам точно не помешало бы.

Спустя несколько часов после наступления Нового Года мы с Яром, с его немногочисленными вещами, легко поместившимися в багажник такси, и коробками подарков от родителей уехали в нашу квартиру.

На новом месте Ярослав освоился очень быстро. Ни его, ни меня не смущало то, что квартирка маленькая и делить нам придется одну комнату — в быту Ярослав был непритязателен и его присутствие почти не ощущалось. Разве что сразу, довольно решительно, несмотря на мои протесты, он отделил себе посуду и всегда ставил ее отдельно от моей, а зубные щетки, расчески и другие предметы личного обихода — просто-напросто прятал. Я понимала, что это не от подозрений в том, что я буду на них тайно посягать, просто, таким образом Ярослав пытался лишний раз подстраховаться.