Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— И… и что дальше? — подала голос я, потому что Ярослав замолчал, будто бы раздумывая, завершить рассказ на этой обнадеживающей ноте или довести до правдивого конца.

Похоже, реалист в нем, как всегда, победил.

— Ну, а дальше, Лекс… Получил я свои анализы в специальном окошечке, анонимно, там даже фамилии моей не было — всего лишь кодовый номер в ответ на предъявленную квитанцию. А там красота — сифилиса нет, гепатита — нет, герпесов и разных цитомега… ну ты поняла, тоже нет! Ну, загляденье просто, а напротив графы с ВИЧ — такой маленький плюс. Типа крестика. Я сразу даже не въехал, думал, может какой бонус мне плюсом начислили. Вроде как "Уважаемый клиент! Если вы совсем идиот — то приглашаем вас пройти обследование на ВИЧ еще раз, бесплатно, после того как повторно вляпаетесь в какую-нибудь историю!" — тут уже я не смогла подавить нервный смех, живо представляя себе подобную рекламную акцию.

— Ну и приписка мелким шрифтом внизу — в случае положительных анализов на такие-то и такие-то болезни — звоните вот сюда, а в случае обнаружения антител к ВИЧ — вот сюда. Вот я взял и позвонил, сказано позвоните, я и позвонил! — по тому, как в голосе Ярослава слышалось все больше веселых ноток, я понимала, что глубоко внутри он все переживает заново, и веселье это — от полнейшей безысходности. — И мне какая-то барышня говорит по телефону — здравствуйте, вы позвонили на линию доверия ла-ла-ла, если ваш тест положительный ла-ла-ла. А меня такой смех разобрал, Лекс, я ей говорю — да, вы знаете у меня результаты очень даже положительные, вообще анализы такие положительные! Она не поняла и говорит мне — молодой человек у вас там что написано в форме ответа? Я ей опять — да все положительно, выявлены антитела к ВИЧ, это же хорошо? Антитела есть — это вроде как иммунитет, да? Ей, наверное, редко такую чушь несли по телефону, потому что она в ответ удивленно и даже сочувственно говорит — нет, это не иммунитет. У вас — подтвержденная ВИЧ-инфекция. И вот тогда я и прозрел, Лекс. И понял, что плюсик в графе это не всегда хорошо. Что иногда это может быть и крест — на всей дальнейшей жизни. Хотя та дамочка мне как раз обратное доказывала. Она раз десять повторила, что "ВИЧ — это же не конец жизни!" С тех пор я слышать не могу эту фразу.

— А потом что, Яр? Что потом? Как ты это… вообще пережил? Почему сразу не пришел ко мне? Ведь нельзя же, узнав такое, просто взять и пойти домой, как ни в чем ни бывало. Почему не позвонил? Почему не вызвал меня, я бы прибежала сразу же, я бы все-все бросила, мы бы с тобой…

— Тихо-тихо, Лекс, не надо, не начинай. Ну, во-первых, я реально не хотел тебя дергать, у тебя была другая жизнь, другие проблемы, вернее, вообще не было проблем. А я вдруг начал понимать, как это здорово, когда совсем нет проблем. И очень не хотел ломать твою беззаботность. Ну и, кроме того, какое-то время я еще не верил. Когда первый шок прошел, я подумал — наверное, это ошибка, ведь результаты анонимные, ну перепутали порядковый номер, всякое бывает! Тем больнее в нашей стране, где вообще все служащие безалаберные, а медики — тем более! У нас хирурги ножницы забывают в человеческом теле после операции, а тут — шестизначный код! Вот какая-то девочка-стажерка первую или вторую цифру спутала. Или вообще — все! Поэтому я пошел и заказал олл-инклюзив второй раз. Результаты, как ты понимаешь, оказались теми же. Вот тогда я поверил окончательно и сильно испугался. Так сильно, будто изнутри меня выморозило. Ни вдохнуть — ни выдохнуть, только жуткий холод. Будто я уже умер.

— И почему же ты промолчал? Почему ты ничего не сказал мне тогда? Как ты думал один справиться со всем этим? — чувствуя, что негодования от такого решения друга перекрывает даже липкий ужас от его рассказа, возмутилась я.

— А чем бы ты мне могла помочь, Лекс? — тихо ответил Ярослав, продолжая нервно вертеть в руках зажигалку. — Ведь я же не за себя испугался. За него.

Способность говорить изменила мне на несколько секунд. Мысль о том, что любовь — не такое уж святое и благословенное чувство, а тяжкое увечье, незаживающая рана, через которую медленно вытекает жизнь, снова пришла мне на ум.

Это доказывали чувства к Марку, раздробившие меня на жалкие осколки и, тем не менее, упорно живущие, тлеющие под бетонной тяжестью наваленных на них решений никогда больше не впускать в свой мир даже намека на эту болезнь. Это подтверждал испуг и первые мысли Ярослава: не о себе, не об угрозе своей жизни, а о том, чья преступная халатность стала причиной произошедшего. И все это — несмотря на якобы полную ампутацию любви, которая на самом деле оказалась болезненным самообманом.

— И что, Яр? Что тогда? Ты пошел к нему, и…

— И ничего такого особенного. Он не был шокирован. Ты представляешь — совсем. О, сказал он, теперь ты тоже знаешь? Ну, я, говорит, так и думал, все-таки мы с тобой долго были вместе и ты мой, так сказать, основной… — Ярослав запнулся, — партнер. Так интересно, Лекс… Такое короткое слово — партнер. А я вот морочился на какие-то длинные и пафосные фразы, типа "любимый человек". Говорю же, сколько глупостей я тебе в свое время нагородил. Забудь, Лекс, все забудь. И я реально должен извиниться перед тобой — за то, что говорил о любви, что все можно вернуть, что нужно бороться, не отпускать. И за то, что заставил позвонить домой. И за поиски Марка. И за тот кошмарный разговор с ним. Потому что реальная любовь, из жизни, именно такая, Лекс — злобная, продажная проститутка, которая обманув на пару часов сладкими речами, бьет под дых, требуя счет за хорошо отыгранный спектакль. А если не готов платить, то добивает ногами, пока твое лицо, твои глаза, в которых горел никому ненужный свет, весь ты не превратишься в кровавое месиво. Вот оно, то прекрасное чувство, которое воспевали поэты и писатели. Именно такое. Убийца с остро заточенным ножом, который вырежет тебе сердце, смачно плюнет в него и выбросит на помойку.

Я плакала, уже не стесняясь, потому что понимала — мои слезы не смогут ранить Ярослава. Внутри у него и так было выжженное пепелище и мое откровенное отчаяние не могло ухудшить и без того безнадежную ситуацию.

— И знаешь, Лекс, на мой вопрос, почему он не сказал мне, не поставил в известность, ведь я обязан был знать, он ответил, что не хотел портить никому настроение. Моя жизнь оказалась для него такой мелкой, что не стоила даже одного вечера испорченного настроения. А потом он опять сказал — Яр ну это же не приговор! Я же, говорит, живу. Теперь и ты узнаешь, как так жить — очень просто, почти никаких отличий. Главное, поменьше волноваться по этому поводу. Постараться забыть. И все будет по-прежнему.

— Забыть? Как это забыть, Яр? То есть — не париться, вести себе разгульную жизнь, спать с кем попало — авось жертву пронесет! А не пронесет — ну значит "ой, так получилось"? Главное, без истерик? Да это же форменное преступление! За такое… в тюрьму надо сажать! Изолировать от общества!

— Лекс, я тебя умоляю, какая тюрьма! — насмешливо фыркнул Яр. — Ты, наверное, фильмов буржуйских насмотрелась, где права-свободы-равенство-демократия? Нет пока что никакой ответственности за это, как ты говоришь, преступление — потому что уголовный кодекс у нас еще советских времен! В котором, между прочим, есть статья за мужеложство, очень мне, как ты понимаешь, невыгодная. Так что давай сейчас не будем привлекать закон, в этой сфере и так все запутано. А я устал, Лекс. Реально устал. Когда я понял главное — то, что по своей собственной дурости так вляпался, я, знаешь, просто принял этот факт. Спокойно, нормально, взял и принял. И у меня больше нет никакого желания бороться во имя каких-то там высоких истин, рвать рубашку на груди, искать, находить, чего-то там доказывать. Да, остатками старого мозга я прекрасно понимаю, какой скандальный материал из этого можно было слепить, и как бы он рванул, словно бомба и вся общественность бы содрогнулась — помнишь, как я с директором общежития того общался: страна в шоке и негодует! — Яр улыбнулся, от нахлынувших воспоминаний из другого, беззаботного периода нашей жизни. — Так вот, Лекс, теперь для меня это все пустой звук. Все эти идеалы, доказательства, какая-то шелуха, типа торжества правды, справедливости и безграничных возможностей каждого. Потому что ничего этого на самом деле нет. Все наши радостные и позитивные стремления — фальшивка. И реальность тоже — фальшивка, залакированная подделка под счастье. На первый взгляд все так благополучно, радостно, солнечно, но… Вот ты думаешь, люди вокруг — в метро, на улицах, да хоть здесь, рядом, — Яр окинул пристальным взглядом ближние столики, — они счастливы? Все эти празднующие, которые сейчас выпивают, смеются и радостно кричат "С наступающим"? Да у половины из них в наступающем году жизнь станет только хуже — новые долги, новые проблемы, дети-идиоты, жена-стерва, начальник-придурок. А вторая половина этого даже не прочувствует, потому что окончательно сопьется. Им будет просто пофигу. То же самое, если выйти на улицу и посмотреть вокруг. Ты думаешь, за всеми этими весело горящими в темноте окнами — счастье? Как бы ни так. Почти в каждой квартире свой скелет в шкафу. Тут уже далеко ходить не надо, посмотри на нашу чудо-семейку. Такие интеллигентные милые родители и сын — ВИЧ-инфицированный наивный придурок. Ну просто хоть фото на плакат "Идеальная ячейка общества" делай! — Яр иронично рассмеялся. — Так скажи мне, Лекс, стоит ли держаться за такую жизнь, а? Я вот точно уверен, что нет. Поэтому, когда я свыкся с мыслью, что запас отведенных мне лет изрядно, скажем так, лимитирован, то, приняв в расчет эту картину, успокоился. В конце концов, я не так уж и много теряю.