Сталин: как это было? Феномен XX века - Владимир Кузнечевский

Похоже, что Сталин именно так и воспринимал взаимоотношения наций в российском обществе и государстве. Именно так оценивал по большому счету присутствие евреев в управленческой сфере. Но когда он видел, что количество евреев в сферах управления начинает зашкаливать за разумные, с его точки зрения, пределы, он принимал решение по искусственному снижению их, евреев, доли (именно доли) в том или ином государственном органе или организации.

Но когда после войны физическое здоровье Сталина стало разрушаться (инфаркты и инсульты), логика его селекционного национального поведения стала принимать чудовищные гротескные формы («дело врачей», «борьба с космополитизмом»).

В аннотации книги Костырченко «Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм», написанной самим автором, центральной выступает такая строка: Антисемитизм сопровождал всю политическую жизнь Сталина и был «одним из инструментов осуществления тоталитарного сталинского режима». Вывод по меньшей мере более чем спорный, а по большой мере — просто неверен. Как мне представляется, автор ошибается. На мой взгляд, после почти 40-летнего изучения сталинской эпохи и личности самого Сталина со Сталиным все было и много сложнее, и много проще.

Говорить, что Сталин боролся только с евреями, — неправильно. Генсек боролся с любой политической силой, которую он в тот или иной исторический момент считал угрозой для своей личной власти. В1929— 1932-м он в ходе инициированной им коллективизации уничтожил русское крестьянство. В 1935—1936 годах — старую большевистскую партийную (ленинскую) гвардию. В 1937—1939 годах массово уничтожал командиров РККА. В 1949—1952 годах с таким же размахом генсек уничтожал русские руководящие кадры во всех сферах. Он целенаправленно уничтожал любую силу, которая, как он считал, угрожает его личной власти.

ГЛАВА 9.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ. СТАЛИН: ЧТО ЭТО БЫЛО?…

Даже боги не в состоянии былое сделать небылым.

Через много десятилетий после ухода Сталина из жизни становится окончательно ясно, что его воздействие на российское и мировое развитие не ограничивается только второй половиной XX века, а простирается, со всеми плюсами и минусами, и на век двадцать первый. Пришло, по-видимому, время посмотреть, что представлял собой Сталин не только как личность, но и как феномен. А поскольку главной заслугой Сталина остается его руководство Советским Союзом во время немецко-фашистского нашествия в 1941—1945 годах, то целесообразно с этой темы и начать.

СТАЛИН И ВОЙНА

В моих дневниках за апрель 2006 года хранится запись с фонограммы беседы с Л.B. Шебаршиным. Разговор шел о войне. Леонид Владимирович всегда, и однозначно высоко, оценивал роль Сталина в нашей Победе над гитлеровской Германией. Более того, он считал, что если бы к моменту начала войны Сталин не создал те политическую систему и политический режим, какие СССР имел к 1941 году, мы бы не смогли победить гитлеровскую Германию. «Скажу больше, — произнес мой собеседник. — Вот говорят, что был Сталин злодей, который и холодную войну создал. Сталин, конечно, злодей, спору нет и оправданий ему нет. Но он после войны был вынужден работать на будущий кризис, на будущую войну. А иначе нас просто раздавили бы».

Как мне представляется, генерал Шебаршин дал в этих словах наиболее емкую и верную историческую характеристику Сталину: злодей, конечно, и методы построения советского общества он применял злодейские, но из песни слова не выкинуть, роль Сталина в достижении Победы надо признать. Иное дело, была ли эта роль решающей, — это вопрос дискуссионный. Но бесспорно, что именно война позволила Сталину выйти на мировую арену как выдающемуся государственному деятелю международного масштаба. И этот личный контакт произвел на всех западных государственных лидеров и на общественное мнение народов западных стран впечатление неизгладимое.

Внимательно наблюдавший за манерой поведения Сталина в процессе контактов генералиссимуса с западными союзниками во время войны заместитель государственного секретаря США Чарльз Болен (1904—1974) (переводчик с русского Рузвельту и Трумэну на Тегеранской, Крымской и Берлинской конференциях) через 27 лет после этих событий написал о своих впечатлениях в Потсдаме так:

«Сталинская тактика в Потсдаме была точно такой же, какую он использовал и в Тегеране, и в Ялте. Внешне доброжелателен и приветлив, он никогда ни на минуту не отступал от своих позиций. Был очень искусным дискутантом и не обращал никакого внимания на факты, если они противоречили (опровергали) его аргументы, другие же факты выворачивал так, как ему было нужно»{278}.

Высокопоставленные англосаксы не раз отмечали, что в случае со Сталиным они имеют дело с личностью, которая по своему интеллекту намного превосходит все то, что они когда-либо видели ранее. В своих позднейших мемуарах они даже своих собственных руководителей по интеллектуальным способностями ставили ниже Сталина. Это обстоятельство настораживало их, нередко ставило в тупик, они не знали, как относиться к Сталину, как вести себя с ним, а в конечном итоге колебались и в том, как оценивать Сталина. Интуитивно они исходили из того, что оценивать его как личность — это одно, а как феномен мирового масштаба — совершенно другое. Отсюда мы часто наблюдаем большой разброс в их оценках Сталина, а часто и противоречивость.

Если сказать кратко, англосаксы не то чтобы не были в состоянии адекватно оценить личность Сталина (оценивали, еще как оценивали), нет, они бессознательно не хотели признавать за ним интеллектуальное превосходство, но делать это приходилось. Знаменитое высказывание Черчилля о том, что когда Сталин входил в комнату, то все непроизвольно вставали и начинали держать руки по швам, отражало именно вот это бессознательное ощущение своей собственной личной психологической и интеллектуальной подчиненности обаянию этой чуждой им личности.

Пожалуй, лучше всего эту бессознательную противоречивость в оценке Сталина продемонстрировал в своих мемуарах такой в буквальном смысле ненавидевший Сталина, да и вообще Россию, человек, каким был Джордж Кеннан (1904—2005).

«Сталин, — пишет он в своих мемуарах, — был человеком невысокого роста, ни полным, ни худощавым (скорее уж второе). Великоватый китель, который носил Сталин, возможно, компенсировал недостаточную представительность его внешнего облика. Волевое лицо этого человека, несмотря на грубоватые черты, казалось даже привлекательным. Желтые глаза, усы, слегка топорщившиеся, оспинки на щеках придавали ему сходство со старым тигром, покрытым шрамами. Сталин был прост в обращении и выглядел спокойным и хладнокровным. Он не стремился к внешним эффектам, был немногословен, но слова его звучали веско и убедительно. Неподготовленный гость мог не догадаться, какая бездна расчетливости, властолюбия, жестокости и хитрости скрывалась за этим непритязательным внешним обликом.

Великое умение притворяться — часть его великого искусства управлять. В творческом смысле Сталин не был оригинален, зато он являлся превосходным учеником. Он был удивительно наблюдателен и (в той мере, в какой это соответствовало его целям) удивительно восприимчив. Дьявольское искусство тактика производило большое впечатление на собеседников. Пожалуй, наш век не знал более великого тактика, чем он. Его хорошо разыгранное хладнокровие и непритязательность были только ходом в его тактической игре, продуманной, как у настоящего шахматного гроссмейстера.

…К тому времени, когда я впервые лично увидел Сталина, я уже достаточно долго жил в России и знал о нем немало. Я не сомневался, что передо мной один из самых удивительных людей в мире, что он жесток, беспощаден, циничен, коварен, чрезвычайно опасен, и вместе с тем — один из подлинно великих людей своего века»{279}.

Что в этом пассаже главное, так это противоречивость в восприятии описываемого явления: один из великих людей XX века, но «всего лишь» искусный тактик. Тактик по сравнению с кем? Можно предположить, что с Рузвельтом? Но Рузвельта, как выясняется из его мемуаров, Кеннан оценивал очень невысоко. Всю его внешнюю политику в 1941—1945 годах Кеннан считал чередой. сплошных стратегических ошибок.

Сплошное чтение объемных мемуаров этого американского дипломата и одного из наиболее известных советологов второй половины XX века, как и мемуаров других американских советологов, в особенности, например, Ч. Болена, позволяет прийти к выводу, что единственным асом стратегического мышления Д. Кеннан до самой своей смерти считал только себя. Но я пишу не о Кеннане, поэтому оставляю эту тему другим исследователям.

А вот какое впечатление произвел Сталин на, как отмечает Британская энциклопедия, «выдающегося британского полководца, участника двух мировых войн, победителя гитлеровцев при Эль-Аламейне, фельдмаршала Монтгомери (1887—1976)»{280}. Столкнувшись со Сталиным в процессе переговоров о военном сотрудничестве и имея потом несколько лет для того, чтобы по размышлять о своих восприятиях Сталина, Монтгомери уже после смерти Сталина написал: «…Сталин почти не делал ошибок… Он обладал поразительным стратегическим чутьем, и я не помню, чтобы он сделал хоть один ложный шаг в наших переговорах по стратегическим вопросам»{281}.