Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— К сожалению, у меня деловое свидание, Холден, — быстро сказал он.

У него не было ни малейшего желания выслушивать за едой десятки нудных цитат из Теннисона. Уж лучше пообедать одному. В этот день он пообедал в Йорк-клубе, в чинной столовой с высоким потолком, чувствуя себя огражденным от посягательств на свое одиночество. Однако трое бизнесменов, с которыми он был едва знаком, выразили намерение подсесть к нему за кофе. Он стал нестерпимо холодным и отпугнул их. Вечером был званый обед у Тома Метьюза. Его посадили рядом с супругой президента большой компании, и он так устал от разговора с ней, что то и дело повторял: «Неужели? Что вы говорите!» — лишь бы не задремать. А потом вдруг перехватил ее обиженный взгляд, сказавший ему, что она понимает, как ему надоело ее слушать, и это его расстроило. Он предвидел, что произойдет, если он, подчиняясь этому совершенно новому и непривычному настроению, будет и дальше презрительно-высокомерен с искренне к нему расположенными, уважающими его людьми. На следующее утро, уходя из дома, он выпил стопку джина.

Он никогда не пил много и презирал людей, которые напивались, теряли над собой контроль, а потом униженно извинялись направо и налево. А джин был для него самым безобидным напитком, безобиднее шампанского или водки. Выпив стопку, он налил джипа в серебряную фляжку. Налил, когда Хорлер был наверху у себя в комнате.

В этот день у него находилось приятное слово для каждого, кто с ним разговаривал. Он источал жизнерадостное благодушие. По временам он даже испытывал радостное возбуждение. За два-три дня это возбуждение стало таким соблазном, такой неутолимой потребностью, что он не мог устоять и теперь обязательно выпивал утром стопку джина и наливал доверху серебряную фляжку. И тут он обнаружил, что радостное возбуждение усилилось и перешло в другое чувство, совсем его заворожившее, — в чувство непонятного ожидания. Словно что-то должно было скоро произойти. Какая-то встреча. Какое-то событие. Где бы он ни находился, с кем бы ни разговаривал, стоило этому чувству возникнуть, и он оживлялся. В нем крепло убеждение, что потому-то он и уехал из Сан-Паулу, потому-то он и поселился здесь и должен тут оставаться.

На следующем заседании полицейской комиссии он занимал председательское место во главе стола со спокойствием, даже еще более величественным, чем прежде. В этот день судья говорил очень много — как всегда, ворчливо и едко, и Айра Гроум, внимательно слушая, вдруг одобрительно улыбался, посмеивался про себя и с удивлением поглядывал на судью. Словно он вдруг обнаружил, что судья под маской серьезности прячет неистощимые запасы юмора. Судья, никогда прежде не замечавший за собой особого остроумия, начал приходить к выводу, что он действительно наделен тонким лукавством, и смотрел теперь на Айру Гроума одобрительно и радостно. В тот же день после конца заседания Айра Гроум со всей доброжелательностью оценил стрижку мэра и покрой его костюма, пожалуй, чуть-чуть не идущие к его возрасту. С точки зрения хорошего вкуса эти советы могли быть мэру очень полезны, но обиженное выражение в глазах мэра сказало ему, что он говорит слишком уж покровительственно. Тут Айра Гроум несколько пал в собственных глазах и горячо потряс руку мэра. Нельзя же изо дня в день так ронять свое достоинство, обдавая собеседников высокомерием. Это неминуемо кончится плохо, подумал он.

Когда пошла третья неделя джина с утра до ночи, хотя никто, кроме Хорлера, ничего не замечал, он решил, что следует уехать куда-нибудь и вылечиться. Решение это далось ему нелегко. Оно означало отказ от тайного ощущения, которое так ему нравилось, — от радостного ожидания чего-то, от уверенности, что ожидание это завершится чудесной встречей здесь, в городе. Своим коллегам и деловым знакомым он сослался на рекомендацию врача: у него пошаливает сердце, и ему следует отдохнуть. Доктор сказал, что ему достаточно на полторы-две недели уехать из города и пожить очень тихо. Он отправился в Мейплвуд.

Мейплвуд, очень дорогая клиника в шестидесяти милях от города, помещалась в старинном доме среди небольшого парка из вязов и дубов. От дома вниз по склону простиралась ухоженная лужайка, уводя к поросшему лесом невысокому гребню, за которым лежало широкое озеро. В доме была большая уютная гостиная, где его обитатели могли встречаться и беседовать. Многие и так были давно знакомы друг с другом — врачи, юристы, специалисты по рекламе, политики. Некоторые приехали сюда после нервного криза, один страдал сифилитическим поражением нервной системы, но Айра Гроум был принят как сердечник, нуждающийся в отдыхе. Двенадцать дней он почти не выходил из своей удобной комнаты. В город он вернулся полностью излеченным от всех фантазий и скуки. Это было поразительно. Он вновь стал коммандером Гроумом.

Он научился точно регулировать свои запои, хотя и не мог решить, объясняются ли они страхом перед изматывающей скукой или же жгучей потребностью вновь испытать странное радостное чувство ожидания. И опять у него возникло предчувствие, что ожидаемое случится здесь, в этом городе.

На протяжении следующих восьми месяцев он дважды уезжал в Мейплвуд, но никто ни о чем не догадывался, и все знакомые одобряли, что он начал следить за своим здоровьем.

В октябре, когда вновь подошло время отправиться в Мейплвуд, он решил отложить отъезд. Уже две недели он с утра до ночи пил джип, но в городе удача ему не изменяла. Тем не менее, откладывая короткую целительную поездку, он играл с огнем — и знал это. Прекрасно знал. И хуже того: испытывал приятное облегчение. Растущая тревога миссис Финли его только раздражала.

— Послушай, Кэрол, — сказал он сурово, когда как-то вечером она неожиданно приехала к нему, а он дремал перед телевизором, — опасности, что я стану алкоголиком, нет ни малейшей. Будь умницей. Позволь мне самому разобраться с этим пустяком.

— Айра, ты так чудесно все устраивал, — не уступала она. — Не понимаю, почему теперь ты откладываешь.

— Очень просто, дорогая моя. Очень просто. Сначала надо кое с чем разобраться.

— До твоего отъезда?

— Не исключено.

— Но, Айра, послушай! Что, если ты натворишь глупостей или растянешься на полу? Такой человек, как ты, не вынесет подобной мерзкой сцены. Ну, пожалуйста, Айра! Когда ты поедешь?

— Завтра. Или послезавтра.

— Обещай мне, Айра.

— Я знаю, что я делаю, — сказал он резко. — Не вмешивайся, Кэрол.

Он не мог сказать ей, что ощущение ожидания теперь нарастало с каждым днем и преисполняло его юношеским предчувствием чуда. И не мог сказать, что ничего не опасался, откладывая ради этого ощущения свой отъезд. Умчаться в Мейплвуд он мог в любую минуту: все было уже устроено. Неужели его страшит, что там в нем восстановят его прежний здравый образ мыслей ради того, чтобы он мог вернуться и снова быть их коммандером Гроумом? До чего же это забавно, думал он и часто улыбался про себя.

Ходил ли он по городу, ездил ли с Хорлером, присутствовал ли на деловом завтраке в отеле, он замыкался в себе, радостно отстранялся от окружающего, словно вот-вот должен был узнать кого-то или какое-то место. Узнавание придет само собой, оно будет как внезапный акт творения, будет непроизвольным и колдовским.

Однажды под вечер, когда Хорлер повел машину вокруг Куинз-парка, он вдруг сказал:

— Остановитесь на минутку, Хорлер.

И прижав лицо к стеклу, начал разглядывать студенческую компанию: три девушки в джинсах, трое дюжих парней и еще один, который схватил высокую девушку, вскинул ее себе на плечо, но споткнулся и упал. Компания заметила, что «роллс-ройс» остановился, и начала разглядывать машину. Айра Гроум внимательно всматривался в каждого из них, словно ожидая, что кто-то выступит вперед.

— Поезжайте, Хорлер, — сказал он потом и улыбнулся.

Бывали и другие такие минуты — в отелях и в барах, когда какой-нибудь мужчина, какая-нибудь женщина привлекали его внимание, и, как тогда в парке, ему в голову вдруг приходила мысль, над которой он потом посмеивался, — что он не едет в Мейплвуд, потому что у него назначено свидание.

Свидание с кем? И где? Он записал месяц назад, а потом забыл? У него же сотни деловых встреч. И про некоторые он вспоминает только в самую последнюю минуту. Но эта… И вновь ощущение страшного провала в памяти. Память! Ну же! Ну! Если он сейчас уедет в Мейплвуд, а потом вернется, вновь упорядочив свою жизнь, будет, наверное, уже слишком поздно. Ну же, память! Ну же! И потому он все еще был в городе в тот день, когда миссис Финли устроила охоту и званый вечер, а также присутствовал на очередном заседании полицейской комиссии.

В половине пятого он сидел во главе стола и вместе с остальными слушал начальника полиции Болтона, который просил их поддержать его просьбу о сокращении числа массажных салонов в самом сердце деловой части города. Район стремительно погибает. И воспрепятствовать этому не удастся, если динамики не прекратят громогласно восхвалять чудеса массажа и рекламировать лавчонки, специализирующиеся на порнографии. Рай для сутенеров. Рай для проституток.