Сочинения - Леопольд Захер-Мазох
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Разумеется.
– И вы имеете право подарить эту собственность кому угодно?
– Конечно, имею.
– В таком случае, подарите его мне.
– Зачем он вам понадобился? Что намерены вы с ним сделать?
– Этого я вам не скажу.
– Мне очень жаль, я не могу исполнить вашего желания.
– Почему же нет? Вы хотите пощадить его?
– Нет… Я желаю распорядиться им по своему усмотрению.
– Неправда… Вы хотите передать его Эмме… Вы ей обещали.
– Тараевич принадлежит мне, – заявила сектантка.
Солтык поклонился с улыбкою на губах.
– Этим я избавляю вас от угрызений совести, – прибавила она.
– Меня?! – удивился граф, пожимая плечами. – Да положите его хоть сейчас же в пылающий костер, – мне решительно все равно! Но я желал бы, чтобы он остался жив.
– Почему это?
– Потому что мертвецы не испытывают страданий.
– Я вовсе не так жестока, как вы воображаете. Если вы хотите увидеть нечто подобное Семирамиде, то обратите внимание на Генриетту.
– Эта кроткая голубица?
Мадемуазель Монкони покраснела, но овладела собою и с необыкновенной смелостью взглянула на Солтыка.
– Вы еще мало знаете меня, граф! – проговорила она. – Я готовлю вам такой сюрприз, который вам едва ли понравится… Берегитесь!
– Сознаю себя в опасности и начинаю бояться вас, мой прелестный демон!
Генриетта бросила на свою повелительницу выразительный взгляд, ясно говоривший: «Предоставь его мне и ты будешь мною довольна!»
XLII. Богиня мщения
– Уступи мне графа, – умоляла Генриетта, стоя на коленях у кровати Эммы, – я передам его апостолу, точно также как и ты.
– Что с тобой? – спросила сектантка. – Разве ты его любишь?
– Нет, но мне хочется наказать его за то, что он считает меня такой невинной овечкой.
– Все те же своекорыстные мотивы! – перебила ее Эмма. – Ты не понимаешь возвышенной цели нашего учения. То, что мы делаем из чувства глубокого сострадания к ближнему, приводит тебя в кровожадный восторг. Подави в себе это нехорошее чувство, иначе оно не доведет тебя до добра.
– Я готова повиноваться тебе во всем… но дай мне Солтыка!
– Ты не сумеешь с ним справиться, тебе это не по силам; в тебе недостаточно благоразумного хладнокровия.
– А ты уверена в том, что обратишь его на путь истины, и что он добровольно сделается твоей жертвой?
– Это мое искреннее желание.
– Не будет ли лучше, если вы сделаете его членом вашего общества?
Он красив, богат, отважен, умен, словно сотворен для того, чтобы держать людей под своим железным игом.
– Все это правда, но вместе с тем он воплощенный дьявол, с врожденными наклонностями хищного зверя. Он со злорадным наслаждением инквизитора или турецкого паши готов мучить, истязать, убивать людей, одним словом, грешить ежеминутно, без малейшего чувства раскаяния.
– Я, право, не понимаю тебя, Эмма. Ты, например, говоришь, что грешно с радостью исполнять то, что угодно Богу.
– Мы должны служить Ему с благоговением, а не с бесчеловечной жестокостью в сердце.
– Да ты и сама вовсе не человеколюбива.
– Одному Господу известно, что происходит в душе моей, когда я исполняю свои священные обязанности… Если бы существовал другой способ для спасения погибающих грешников, то, поверь мне, никогда рука моя не прикоснулась бы ни к плети, ни к ножу; никогда не пролилась бы ни одна капля человеческой крови.
– Почему же ты с такой радостью овладеваешь Тараевичем?
– Не потому, что он был мне личным врагом, а потому, что он вздумал препятствовать нам в исполнении наших планов. Если бы я ненавидела этого человека, то сочла бы себя недостойной принести его в жертву и попросила бы апостола возложить эту обязанность на другую жрицу.
Генриетта задумалась, но все ее попытки разгадать эту таинственную личность были безуспешны. Малютина по-прежнему была для нее тайной, точно так же, как и для других.
Между тем в доме уже все проснулись и собрались к завтраку. Тараевич мысленно спрашивал себя, не пригрезилось ли ему вчерашнее приключение и, чтобы разрешить свое недоумение, обратился к Генриетте с вопросом:
– Скажите, неужели я вчера действительно проиграл все мое состояние?
Девушка молча кивнула головой.
– И даже свою жизнь?
– Нет, это вы видели во сне!
– Ну, я так и думал.
После завтрака супруги Монкони и Сесавин уехали обратно в Киев; остальное общество проводило их до перекрестка и оттуда поворотило на дорогу к селу Мешково. Когда они подъехали к усадьбе, все та же старая баба отворила им ворота. Дом по-прежнему казался необитаемым.
Все четверо вошли в гостиную. Эмма села на диван, Солтык прислонился к стене, Генриетта с пистолетом в руке караулила замкнутую дверь, а Тараевич в недоумении топтался посреди комнаты.
– Помнишь ли ты нашу вчерашнюю игру? – сурово спросил граф у своего родственника.
– Помню, что я проиграл все, что имел.
– И даже свою жизнь.
– О нет! Это я видел только во сне. Не правда ли, мадемуазель Генриетта?
– Эмма и я были свидетельницами, когда вы проиграли графу вашу жизнь, – отвечала девушка, – теперь вы его собственность, и он может сделать с вами все, что захочет.
– Знаю, знаю! Все это не более как шутка!
– Я не шучу, – прервал его граф, – ты оскорбил меня и находишься в моей власти.
– Так убей меня… Я готов умереть…
– Я не намерен убивать тебя, а так как ты мне совершенно не нужен, то я дарю тебя мадемуазель Эмме.
– Перестань шутить, – возразил Тараевич, – разве я невольник, которого можно продать или подарить кому-нибудь?
Злая усмешка появилась на губах графа.
– Жизнь твоя в руках этой прелестной особы. Ты должен исполнять все ее приказания, – сказал Солтык, поклонился дамам и вышел.
Несчастный стоял как громом пораженный.
– Позвольте узнать, какая участь ожидает меня? – спросил он дрожащим голосом.
– Предоставляю вам выбор: или слепо повиноваться моей воле, или умереть, – сказала Эмма, с кинжалом в руке подходя к своей жертве.
– Я буду вашим самым покорным рабом.
– Оставайтесь здесь, пока я не вернусь из Киева. Генриетта будет вас караулить, и вы должны повиноваться ей, точно так же, как мне самой.
– Вы мой пленник, – строго объявила Генриетта, – если вы осмелитесь хоть в чем-нибудь меня ослушаться, я застрелю вас, как собаку. – И она пригрозила ему пистолетом.
– Умоляю вас, скажите, что меня ожидает? – обратился несчастный к Малютиной. – Сжальтесь надо мной!.. Не убивайте меня!
Эмма презрительно пожала плечами.
– Вы сообщник иезуитов, и я не могу иметь к вам сострадания, – отвечала она, гордо подняв голову, – но, быть может, вы мне еще понадобитесь и я пощажу вас на некоторое время, – понимаете ли вы?