Распутин-1917 - Сергей Александрович Васильев

— А тебя не смущает, Серега, что за это искусство нас и турнули из армии без прошения и мундира? — общаясь с боевым товарищем, Пунин не забывал внимательно всматриваться в лица митингующих. — И что это за чистоплюйство? Мы пошли на войну, чтобы убивать!

— Нет, Лёшка! — голос фон дер Лауница окреп и приобрел металлический оттенок, — мы пошли на войну, чтобы одержать верх над противником! А победить можно по-разному! Усеять поле трупами или уколоть шпагой в сердце дракона. Результат один, но мне почему-то по нраву второй вариант… Вот, например, сегодня… Что стоило поставить на крыше пять пулеметов и нафаршировать свинцом всех, собравшихся на площади? Но мы этого не делаем, не превращаем нашу работу в скотобойню, ходим, ищем зачинщиков… А когда найдём…

— Считай, уже нашли, — поднял руку Пунин и остановился, упёршись взглядом в приметную крепкую фигуру в кожаной тужурке и железнодорожной фуражке. Мужчина никаким боком не походил ни на студента, ни на машиниста. Есть в облике профессионального военного мелкие, но выразительные детали, вылезающие из любой гражданской упаковки — осанка, выработанная многочасовой строевой подготовкой, искусный хват оружия, тщательно подогнанная обувь и одежда, не терпящая штатской неряшливости, особенный взгляд, постоянно оценивающий расстояние до цели и наиболее эффективный способ поражения оной. По этим деталям подпоручик безошибочно узнал в толпе штурмовиков, а они точно так же идентифицировали его и лихорадочно пытались определить — свой или чужой. Времени для действий по заранее утвержденному плану — разведать, доложить, получить дальнейшие инструкции — не оставалось.

— Товарищи! — взвился и зазвенел над толпой молодой, но закаленный на фронте голос Сергея фон дер Лауница, взобравшегося на парапет набережной и отчаянно размахивающего красной повязкой, как флагом, — от имени боевой организации Российской социал-демократической партии большевиков приветствую вас, а в вашем лице — весь революционный гарнизон Петрограда! Ура!

Напряженные лица штурмовиков разгладились. В головах сложилась мозаика из доступной информации о наличии среди большевиков боевых офицеров и появлении их вблизи тюрьмы, где томились революционеры-подпольщики. Они прекратили созерцать воодушевленное серёгино лицо и вернулись к своей работе — рекогносцировке местности перед штурмом.

— Враги вокруг нас! — вещал тем временем с парапета фон дер Лауниц, — наша боевая организация выяснила, что совсем недалеко, в одном квартале отсюда, на винных складах купца Чепушилина “фараоны” устроили засаду и готовы в любой момент нанести удар!

При упоминании винных складов массы всколыхнулись, забурлили, потянулись к оратору, утроив внимание.

— Предлагаю немедленно пойти туда и вычистить всю реакционную сволочь, чтобы никто не мог ударить нам в спину и помешать освобождению томящихся в застенках товарищей!

Многоголовая толпа загомонила, массы перешли в движение. Папахи, фуражки и картузы образовали водовороты, выбрасывающие центробежной силой хвосты в близлежащие улицы и переулки.

— За мной товарищи! Ура! — Серега соскочил с парапета и бросился в голову стихийно образующейся колонны.

— Ни дать, ни взять — генерал Моро, — усмехнулся Пунин вслед пробегающему другу, — только белого скакуна не хватает…

— Оставляю тебе непьющих, — крикнул на ходу фон дер Лауниц, припустив что есть мочи вслед мятущимся от нетерпения революционным массам.

— Спасибо тебе, Серёжа, душевный ты человек, — пробормотал Пунин, прячась за плотным людским потоком от пристального взгляда штурмовиков, сворачивая за афишную тумбу и нащупывая под шинелью тяжёлую ребристую рубашку ручной гранаты.

Двухэтажное здание полицейского архива по набережной Екатерининского канала № 103 в это же время подверглось нападению силами малочисленными, но более мотивированными и подготовленными. Никаких долгих сборов и митингов. Никаких демонстрантов и толпы зевак. Малые штурмовые группы неслышно продвигались вдоль подковообразного канала, занимая здания напротив архива. Они брали на прицел окна и двери, готовились по команде взломать замки, ворваться внутрь к вожделенным полицейским картотекам и уголовным делам, компрометирующим криминальную шпану, нацепившую красные повязки, и планирующую продолжить гоп-стоп на другом, высоком политическом уровне. Все роли расписаны заранее. Планы здания, размещение хранилищ изучены и распределены между участниками штурма. Охраной из четырех пожилых сторожей можно пренебречь. Командир штурмовой группы с тонкими острыми усиками на холёном лице одобрительно улыбается и командует с заметным французским акцентом, грассируя и переходя на грудные регистры, чтобы не сорвать голос. — Вперёд! Атака! Давай-давай! Бистро!

Не успела затихнуть команда на штурм, как набережная волшебным образом преобразилась. Ночь превратилась в день. С неба упали и заскакали по снегу разноцветные комки огня, другая их часть взмыла к тучам, заливая близлежащий квартал бледно-мертвенным светом. Под самой крышей соседних с архивом зданий зажглись мощные корабельные прожекторы, косые столбы света скрестились перед входом в архив, слепя и не давая поднять глаз. Одновременно с фейерверком, синхронно, как швейные машинки, заработали станковые пулеметы, выкашивая перекрестным огнем с крыш соседних зданий всё пространство перед полицейским управлением.

— Засада! Бежим! — раздался первый панический крик, пресеченный пулеметной очередью.

Сгрудившаяся под входным козырьком штурмовая партия, решившая пробиться внутрь здания и избежать свинцового дождя, рассеялась после взрывов нескольких гранат, брошенных из окон второго этажа.

Короткий бой, как удар клинка, закончился за пару минут. Ещё догорали на проезжей части сигнальные ракеты, бились в конвульсиях умирающие штурмовики, а их командира уже скрутили и волокли в полицейское управление два плечистых казака без погонов и знаков различия.

— Отпустите немедленно! Вы не имеете права! Я — дипломат! Французский подданный!

— А ну-ка, Никитич, подними француза!

Взгляд пленника уткнулся в пенсне, обладатель коего, не похожий на полицейского или простолюдина, с интересом разглядывал потрёпанную, но гонористую добычу.

— Кто таков? Что здесь делаете?

— Помощник атташе, капитан французской армии Дальберг! С кем имею честь?

— Отставной поручик Грибель, к вашим услугам. И что в пять утра у архива полицейского управления России делает французская разведка?

— С чего вы взяли? Да как вы смеете!… Вы обязаны немедленно сообщить!…

— Вам, капитан, тошно станет от широты моих полномочий, если вы ознакомитесь с ними подробнее, — перебил Грибель пунцового француза. — Я, безусловно, сообщу, кому следует, но сейчас просто не имею права отпустить столь высокопоставленную особу гулять по ночному Петрограду. Как видите, в городе неспокойно. Никитич — определи господина дипломата в отдельную комнату для гостей с надежными решетками на окнах и засовом на дверях снаружи. Отдыхайте, капитан, утро вечера мудренее. Честь имею!

В эту ночь скромная квартира управляющего издательством «Жизнь и знание», члена редколлегии газеты “Правда” Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича на Херсонской улице по плотности генералов на квадратный метр превзошла Ставку верховного главнокомандования. Его брат, генерал-майор, начальник Псковского гарнизона,