Иван Ефремов. Книга 3. Таис Афинская - Иван Антонович Ефремов

Задержка оказалась продолжительней, чем ожидали Филотас и Кенос. Мосты были готовы, а войско с Александром не подходило. Как выяснилось, битва на горной дороге превратилась в массовое избиение. Гонимые беспощадными врагами, персы низвергались с крутых обрывов в загроможденные камнями русла речек. Некоторые сами бросались со скал, предпочитая вольную смерть рабству или мучительной гибели от мечей и копий.

Александр не ожидал столь упорного сопротивления и озлобился. Однако когда полководец ночью подъехал к реке и увидел, что все приготовлено к переправе, у мостов горят факелы, а передовой отряд стоит на том берегу, ожидая приказаний, Александр смягчился. Он велел переправляться гетайрам, тессалийцам и агрианам немедленно. Александр выехал на верном Букефале (он не сражался на нем в горном проходе, а брал более легкую, привыкшую к крутым горам лошадь) на высокий берег Аракса, чтобы проследить за переправой и построением отрядов. Внимание Александра привлек всадник маленького роста, закутанный в темный плащ, на длиннохвостом и долгогривом коне. Он, так же как и царь, следил за переходившими мосты воинами, одинокий и неподвижный. Александр, по всегдашнему своему любопытству, подъехал к маленькому всаднику и властно спросил: кто ты?

Всадник откинул плащ, открыв закрученные вокруг головы черные косы, — это была женщина. Александр с удивлением стал всматриваться в ее плохо различимое в темноте лицо, стараясь угадать, кто же это мог очутиться здесь, в пяти тысячах стадий от Вавилона и трех тысячах от Сузы?

— Ты не узнал меня, царь?

— Таис! — вне себя от удивления воскликнул Александр. — Зачем? Как? Я приказал всем женщинам остаться в Вавилоне!

— А я не все женщины, — спокойно возразила гетера. — Я — твоя гостья, царь. Ты забыл, что трижды приглашал меня, в Афинах, в Египте и Тире?

Александр угрюмо промолчал. Поняв его, афинянка добавила:

— Не думай обо мне плохо. Я не желаю пользоваться встречей на Евфрате и не бегу за тобой, чтобы вымолить какую-нибудь милость.

— Тогда зачем же ты пустилась в столь трудный и опасный путь?

— Прости, царь! Мне хотелось, чтобы хоть одна эллинская женщина вошла в сердце Персии с победоносными воинами наравне, не влачась в обозах среди добычи, запасов и рабов. У меня великолепный конь, ты знаешь, я хорошо езжу. Прими меня здесь только с этой целью.

Не видя лица Александра, Таис ощутила перемену его настроения. Ей показалось, что царь улыбается.

— Что же, гостья, — совсем иным тоном сказал он, — поедем, пора!

Букефал и Боанергос спустились с откоса. До рассвета Таис ехала около Александра, пустившего Букефала широкой рысью, пренебрегая усталостью своих воинов, считавших, что божественный полководец не поддается человеческой слабости. Горы понижались от реки и на юго-востоке расступались в широкую равнину. Легендарная и неприятная для каждого эллина Парса ложилась под копыта македонской конницы. Леофорос — так звали эллины удобную дорогу, приспособленную для тяжелых повозок, — вел к заветному Персеполису, самой большой газафилакии Персии, священному месту коронаций и тройных приемов Ахеменидской династии.

Рассвело, когда македонцы увидели на дороге толпу пожилых людей в несколько сотен человек с зелеными ветками — в знак мира и преклонения. Шли эллины, захваченные в плен или уведенные обманом для работы в столице Персии, искусные ремесленники и художники. К ярости и негодованию македонского войска, все без исключения эллинские мастера были жестоко и намеренно искалечены. У одних отрублены ступни, у других — кисти левых рук, у третьих обрезали носы или уши. Калечение людей производилось с расчетом, чтобы они могли выполнять работу по своему умению, но не могли бежать на родину в столь жалком или устрашающем виде.

У самого Александра навернулись слезы негодования. Когда калеки, упав перед его конем, просили о помощи, Александр спешился. Подозвав к себе нескольких безносых предводителей толпы, он сказал, что поможет им немедленно возвратиться домой. Вожаки посоветовались и, вновь подойдя к терпеливо ожидавшему Александру, стали просить о позволении поселиться всем вместе по их выбору. Там изуродованные не будут предметом насмешек и жалости, как если бы они разъехались по родным местам. Александр одобрил их решение, велел идти навстречу главным обозам Пармения и далее в Сузу, где каждому выдадут по три тысячи драхм, по пяти одежд, по две запряжки волов, 50 овец и 50 мер пшеницы.

Со счастливыми криками, славя царя, калеки двинулись дальше. Александр понесся к самому ненавистному городу Азии, как он назвал Персеполис.

— Я сосчитал их, — сказал Птолемей, неожиданно выехав с боковой дороги, — около тысячи человек! Изуродовать такую массу людей, искусных мастеров, — как могли персы разрушать с такой злобой красоту человеческого тела?

— Как они могли разрушить прекрасные Афины — храмы, стой, фонтаны? Зачем? — спросила Таис.

Александр искоса глянул на Птолемея:

— Что тут ответит мой лучший наблюдатель стран и государств?

— Очень просто, великий царь! (Непривычное титулование не ускользнуло от гетеры.) Очень просто, — повторил Птолемей, — прекрасное служит опорой души народа. Сломив его, разбив, разметав, мы ломаем устои, заставляющие людей биться и отдавать за родину жизни. На изгаженном, вытоптанном месте не вырастет любовь к своему народу, воинское мужество и гражданская доблесть. Славный деяниями народ обращается в толпу оборванцев, жаждущих лишь набить брюхо и выпить вина!

— Отлично, друг! — воскликнул Александр. — Ты разве не согласна? — обратился он к упрямо помотавшей головой гетере. Таис вспыхнула от прямого обращения царя к ней.

— Птолемей прав, как обычно, но не со всех сторон, тоже как обычно. Ксеркс прошел с разрушениями и пожарами через всю Аттику и сжег Акрополь Афин. На следующий год его сатрап Мардоний зажег Афины снова, то, что уцелело от Ксеркса. Птолемей прав — Мардоний жег и разрушал прежде всего храмы, стой и галереи скульптур и картин. Но мои соотечественники не восстановили ничего заново. Обрушенные стены, почерневшие колонны, разбитые статуи, даже головешки пожарищ остались до той поры, пока персы не были изгнаны из Эллады. Эллины поклялись, что черные раны на нашей прекрасной земле будут укреплять их ненависть и ярость в боях с азиатскими завоевателями. И битва при Платее сокрушила их — через долгих тридцать лет! И стали Перикл, Аспазия, Фидий и Парфенон!

— Ты хочешь сказать, что не только само прекрасное, но и лицезренье его поруганья укрепляет душу в народе? — спросил Александр.

— Именно так, царь! — ответила Таис. — Но только если народ раньше накопил, сотворил красоту своей земли и видел сам ее разрушение, понимая, что случилось!

Александр погрузился в молчание.

Лошади, будто предчувствуя близкий конец пути, приободрились