Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

— Андрей Моисеевич, я беременна, — наконец радостно сказала Полина Матвеевна.

— Да? Я рад за Вас! Это хорошо! — машинально ответил Бушман.

— Уже четыре месяца, — продолжала она.

— Хорошо. Это даже прекрасно! Поздравляю! Ведь Вы, наверное, мечтали о ребенке. И возраст у Вас не юный, — говорил рассеянно физик.

— А Вы знаете, кто отец ребенка?

— Как кто? — наконец Андрей Моисеевич очнулся. — Кто?

— Вы, дорогой Андрюша.

— Не говорите глупостей… Вы замужняя женщина. Вам не стыдно?

Он вскочил, хотел бежать, но Полина Матвеевна схватила его руку, усадила обратно.

— Дорогой, Андрюша! Вы не знаете как я Вам благодарна! Как я Вас люблю! Я Вас ничем не обяжу, не волнуйтесь. Вы и так сделали мне очень много приятного. Сейчас я оформлю кое-какие бумаги, рассчитаюсь и уеду. Из-за моей беременности мужа переводят в Магадан. Так что на днях я уезжаю. С мужем я больше жить не буду. Не могу… Рожать поеду домой, к родителям, на Кубань… Так что прощайте, дорогой, Андрей Моисеевич! Спасибо Вам! Я вечно буду Вас любить!

Всю последующую ночь Бушман не спал, разные авантюрные мысли посетили его голову. Он встал, зажег керосинку, долго курил, смотрел какие-то книги, писал. На следующее утро искал Полину Матвеевну, но ее не было. Спросил про нее у подружек — те ответили, что она увольняется и собирает свои пожитки. Тогда физик пошел на крайность — и попросил передать, что он хочет ее видеть. На следующий день они встретились. Оба молчали, нервничали. Пунцовый румянец играл на щеках Полины Матвеевны, глаза ее ласкали любимого.

— Вы любите меня? — наконец в упор спросил Бушман.

— Андрюша! — она сжала на груди руки и с удовольствием стала их поглаживать.

— Неужели Вы бросите меня здесь? Неужели мы расстаемся навсегда? — физик говорил тихо и сурово.

— Что мне делать? Даже не знаю, — слеза появилась на ее щеке.

— Только, пожалуйста, не плачьте. Возьмите себя в руки, — он бережно обхватил ее широкую руку, слегка погладил. — Вы хотите быть со мной всю жизнь?.. Мы будем счастливы! Вы будете самой счастливой женщиной! У нас будет много детей!.. Я люблю Вас, люблю! — страстно шептал Бушман, крепче сжимая ее руку. Полина Матвеевна закрыла глаза, ее большое тело чуточку дрожало, то ли от руки физика, то ли от чего-то еще. Она молчала.

— Вы готовы помочь мне?.. Никакого риска не будет. Но потом мы будем жить счастливо, красиво. О Вас, о Вашем таланте узнает весь мир. Я это сделаю… Вы любите меня?

— Да, да! Что я могу сделать?

— Вы должны сегодня ночью прийти ко мне.

— Андрей Моисеевич, новый начальник. Все так строго… К тому же муж ведь теперь на службу не ходит.

— Что, он и пить перестал? — перебил ее Бушман.

— Нет, пьет, как свинья.

— Вот и напои его. А порядки здесь всегда были строгие, — и уже помягче он продолжил: — Неужели ты забыла мои ласки? — Ой, Андрюша. Приду, приду! Хоть убьют — приду.

— Только без глупостей. Будь осторожна и знай, мы всегда будем вместе. Я сделаю тебя самой счастливой женщиной… До ночи!

Ночью, оба дрожа от страха, встретились. Как и в первую ночь, страстно любили, но все делалось значительно быстрее, второпях. Затем оделись, молчали, Бушман курил.

— Мне надо идти, — сказала наконец Полина Матвеевна.

— Подожди, — Андрей Моисеевич встал, глубоко вздохнул. — Могу я тебе верить?

— Да.

— Тогда внимательно слушай.

Бушман медленно, внятно посвятил ее в свой план. Новый план побега. Она молча слушала, кивала головой, плакала.

— Теперь повтори, что ты должна сделать? — в конце спросил Бушман.

Она дрожащим голосом стала говорить.

— Нет, не так, — и физик стал ее поправлять, — повтори снова.

Она повторила.

— Все, как видишь, просто. Ты практически ничем не рискуешь, — он снова закурил. — Скажи мне в последний раз — ты согласна?

Она молча кивнула головой.

— Я не слышу.

— Да. Я на все согласна ради тебя. Только смогу ли я?

— Конечно сможешь. Ты ничем не рискуешь. Еще раз подумай и ответь — ты согласна?

— Да. Я согласна.

— Повтори еще раз всё.

Она повторила.

— Правильно. Тогда с Богом! — и Андрей Моисеевич поцеловал ее в лоб.

Он полез под стол, что-то выдвигал, задвигал там, долго возился Наконец подошел к Полине Матвеевне.

— Вот этот первый шаг самый тяжелый для тебя во всей этой операции. Это в принципе — единственный твой риск.

— Что это? — спросила она, беря тяжелый сверток.

— Золото.

— Так много?

— Не так уж это и много. Оно в слитках по килограмму. Часть понесешь на себе, часть в вещах.

— Может быть и половины хватит? Ведь так тяжело.

— Что половина, что всё — риск один. А там в дальнейшем это совсем разное. Самый большой риск для себя сейчас — незаметно дойти до своего вагончика. Иди. Помни, я люблю тебя, — и он жарко поцеловал ее.

Чтобы хоть как-то забыться и отвлечься, Бушман практически круглые сутки работал. От волнения у него дрожали руки, он делал все невпопад, все валилось из рук. Однако никакого шума не было. Более того, через два дня объявилась Полина Матвеевна. Она немного осунулась, щеки ее обвисли, под глазам появились синие круги.

— Все нормально… Я все сделала как Вы велели. Берегите себя. Я буду ждать Вас. До свидания!.. — тихо сказав это, она печально удалилась, потом вернулась. — Как назвать ребенка? — Как Вам угодно. Лишь бы был здоров.

— А кого Вы хотели бы?

— Желательно мальчика. А в принципе какая разница.

— Вы благословите его и меня?

— Да, да! Я благословляю Вас! Ну, с Богом! Помните все, и будьте осторожны. Я в Вас верю!

Они расстались. Бушман долго смотрел ей вслед. Выходя из цеха, она обернулась, пугливо махнула рукой и скрылась за дверью.

В тот же вечер Андрей Моисеевич подошел к своему непосредственному начальнику — инженеру из вольнонаемных, и попросил перевести его из цеха.

— Да Вы что, обалдели, что ли? — удивился инженер. — Что, захотели снова в бараки, к параше?

— Нет, просто новый начальник все равно меня здесь не оставит. Я ведь из политических. И могу действительно попасть в бараки. А так, если бы Вы помогли, то я могу куда-нибудь устроиться заранее. Я ведь столько сделал.

— Ну ладно. А куда Вы хотите?

— В санчасть или в котельню. Я ведь там до этого работал. — Хорошо, посмотрим.

И через несколько дней Андрея Моисеевича перевели в его родную котельню, а на следующий день молодой ученый нанес визит к своему давнему знакомому — начмеду Семичастному. Братская улыбка Бушмана была такой искренней, такой нежной и печальной, что Олег Леонидович смутился, сдержанно поздоровался, на расстоянии спросил как дела. Физик виновато переминался с ноги на ногу, вкрадчивым, шепелявым голосом что-то ответил. Хилый вид, опущенные глаза под толстыми очками умиротворили прошлую ярость начмеда. Так они снова сошлись, снова любезничали, выпивали, вспоминали Москву и ее анекдоты, рассказывали правды и небылицы, всегда поддакивали друг другу, высмеивали провинцию и провинциалов, считали Москву и москвичей особой цивилизацией, особым государством.

После того, как отмечали день рождения начмеда, Бушман несколько дней не появлялся в санчасти. Наступало короткое колымское лето. В воздухе чувствовалось потепление, изменение было во всем. Обычно весна пробуждает массу новых надежд, новых планов и перспектив. Как и каждое лето, Семичастный решил окончательно расстаться с этой дикой жизнью и вернуться на материк, в Москву, к маме. На днях он получил трогательное, нежное письмо от матери, в котором она просила сына приехать в Москву. По ее словам он понял, что мать болеет и нуждается в помощи. Письмо сильно растрогало Олега Леонидовича, он понял, что может больше никогда не увидеть свою мать, к тому же в письме мать сообщила, что в случае ее смерти жилплощадь по закону перейдет в собственность государства. Последнее обстоятельство сильно задело столичные жилки начмеда. Он понял, что может не только остаться без московского жилья и прописки, но и стать просто бездомным. И тогда Москва — столица — город, которым он жил и гордился, может стать для него чужим городом.

Впервые за многие годы экспедиции он отрезвел, стал думать о реальной жизни, о своем прошлом и будущем. Эти мысли были бесцветными и тревожными. Его старенькая мать, его московская квартира и весь его тыл могли в один час превратиться в иллюзию. Мысли тяжелые и страшные стали днем и ночью преследовать бедного начмеда. Он понял, наконец, что его беззаботное детство кончилось. Даже в спиртном он перестал находить утешение. Он хотел с кем-то поделиться своими переживаниями, но рядом не было никого, кто мог бы понять его и разделить с ним его участь. Как назло, Бушман долго не появлялся, и когда он наконец объявился, Олег Леонидович, как никогда тепло, по-приятельски обнял его, даже поцеловал в щечку.