Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - Павел Полян

Однажды он мне сказал, что я похож на еврея, и рассказал, как его и других немцев выручали евреи, давая взаймы деньги. В то же время он был пропитан фашистской идеологией, делил людей на высшие и низшие расы. Утверждал, будто бы поляки в одну ночь вырезали в приграничном городе Гляйвице всех немцев, что явилось причиной нападения Германии на Польшу, будто Союз первым напал на Германию. Кропот очень часто читал мою карточку, в которой было напечатано с моих слов, что я родом из Сальска. Он нашел Сальск на карте и определил, что я казак по происхождению. Этого мне и надо было. Но я, зная его упрямство, отрицал, что я казак, говорил, что дед мой казак, а отец мой учитель. Кропот настаивал на своем открытии моего казачьего происхождения, доказывая с пеной у рта, что если дед мой казак, так и отец мой казак, хоть по профессии он и учитель, а я, сын казачий, тоже казак. Вот этого мне и надо было добиться от Кропота. Этот факт я имел в виду, когда отвечал на вопросы при составлении на меня карточки. Кроме того, я знал, что из Сальска запросить обо мне не представится возможным.

О том, что я казак, Кропоту подтвердил местный ксендз, который в Германии является самым большим ученым авторитетом. Он объяснил Кропоту, что по внешним признакам курчавых волос я тоже похож на казака. С этого времени, когда Кропот меня ругал, он обязательно выговаривал: «Проклятый, отвратительный казак». Мне такие его ругательства очень нравились. Они были прикрытием и отвлекающим фактором и еще одним очком в мою пользу. Однако местный почтальон, старый немец, продолжал уверять Кропота, что я еврей. Но для Кропота авторитет ксендза был превыше всего.

В Трайдерсдорфе, кроме меня и Лиды, прибыли к другим хозяевам Галя и Нина. Все три девушки из Верхнеднепровска. Нина через два месяца удрала от хозяйки: муж ее хозяйки был на фронте. Нину разыскивала полиция, и в этой связи нас допрашивали. Через пару месяцев от Нины пришло письмо. Работала она где-то в курортном городе на западе. По соседству с нами работали у разных хозяев Митя Радченко из Верхнеднепровска, Толя Черный из Пятихаток, Вася Прокопчук их Божедаровки, его отец был председатель колхоза. В 30-е гг. его расстреляли за падеж лошадей, которых кто-то отравил. Из бывших солдат Красной Армии тут были Миша-узбек из Ташкента, Толя Зеленый с Урала и Виктор «Рыжий» из Сибири.

В Трайдерсдорфе была кирха (церковь). Все местные жители регулярно, нарядно одетые, по воскресеньям и праздникам посещали эту кирху. Служба сопровождалась органом. На органе играла дочь местного помещика. После службы по возвращении из кирхи все переодевались в рабочую одежду и трудились. В пору жатвы и сенокоса работали без выходных почти все немцы в Трайдерсдорфе и нас заставляли. В основном мы в воскресные зимние дни были свободны. Мы собирались в деревенской пивной, выпивали по одной-две кружки пива. Хозяева платили нам еженедельно по 1–2 марки, так что на пиво хватало. В канун религиозных праздников они дарили что-нибудь из одежды. Питались мы за одним столом и одинаковой пищей, главным продуктом был картофель. Жилищные условия наши были удовлетворительными. Все жили в капитальных комнатах, имели отдельные кровати, спали на перинах и укрывались перинами. Так что наши материально-бытовые условия, а также питание и свобода передвижения были гораздо лучше, чем у всех пленных и угнанных для работы на заводах, фабриках, шахтах, стройках и других крупных объектах.

Я знал о состоянии дел на фронте. Даже по фашистским сводкам можно было определить перелом войны в пользу Красной Армии. Поражение немцев в Сталинграде, окружение большой группировки и взятие в плен командующего 6-й армии фельдмаршала Паулюса было объявлено в Германии и отмечено трехдневным национальным трауром. На мой вопрос о боях в Сталинграде Кропот отвечал:

— Сталинграда не существует, там голое место.

— А кто же победил? — спрашивал я.

— Никто, — отвечал Кропот.

Мои стычки с Кропотом принимали все более острый характер. В лесу он на меня замахивался ломом или цепью. Я принимал защитную стойку и с большим трудом воздерживался от ответного удара по голове Кропота.

Эта опасность назревала и могла закончиться для меня трагично. Оставаться у Кропота я не хотел и твердо решил от него уйти. Может быть, этот шаг был неразумным, не до конца осмысленным, опасным для моей жизни? Да, так и было. Но решение мое было твердым и непоколебимым.

И вот в ноябре 1943 г. однажды утром я поднялся, оделся и сказал поляку Михалу, что ухожу. Он был ошеломлен моим поступком, стал категорически отговаривать меня и доказывать, что это не к добру. Но я ушел.

У меня не было разработанного плана побега. Я знал, что при задержании буду разоблачен и ликвидирован. Я пошел на Кетцинг. По пути я взвешивал все возможные варианты моей перспективы и ничего разумнее не мог придумать, как пойти в полицию и заявить, что я сбежал от Кропота, так как не мог вынести его издевательств. Такое решение я принял потому, что сам факт моего прихода в полицию, как я полагал, маскировал меня и был отвлекающим маневром для полиции. И вот я захожу в здание полиции, слышу громкий разговор на втором этаже. Поднимаюсь и вхожу в комнату. Все затихли и обратили на меня внимание. Начальник спросил — в чем дело? Я притворился наивным и рассказал, что с Кропотом работать невозможно, он бьет ломом и цепью (нашел кому жаловаться). Начальник, улыбаясь, спросил:

— Как же ты остался жив? Если бьют ломом и цепью, то убивают, — и, приняв строгий вид, приказал мне немедленно возвращаться обратно к Кропоту. К вечеру я вернулся. Увидев меня, Кропот ничего не сказал и не спросил. Михал говорил, что Кропот не поверил моему побегу, он был уверен, что я вернусь, что я ушел погулять, потому что я лентяй, не хотел в этот день работать. Кропот еще говорил, что по его желанию я могу быть отправлен в лагерь, стоит ему только обо мне заявить.

Я все равно сбежал — только чем же это кончится?

Через три дня я снова сбежал в Кетцинг, покрутился по городу, зашел в больницу навестить Васю Прокопчука, согрелся и снова пошел в полицию, поднялся в ту же комнату, и передо мной возник во весь громадный рост полицейский инспектор Берг, о котором Кропот рассказывал, что он набил себе руку в Польше и не дай Бог попасть к нему в лапы.

Берг не дал мне высказаться и, услышав, что я пришел от Кропота, с ругательским криком вытолкнул меня на лестничную площадку и, столкнув вниз с лестницы, пригрозил, чтобы я немедленно был у Кропота и работал. Он проверит.

Когда я вышел из полиции, я не знал, как быть, куда идти. Одно для меня было ясно: возвращаться к Кропоту я не буду.