Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - Павел Полян

Я остался стоять на месте.

Меня не выдали.

Немец снова повторил команду. Сергей и Николай меня не выдали, несмотря на то что меня допрашивали в Александровке в их присутствии.

Всегда соображать, и быстро.

Немец скомандовал: «Всех в баню, а потом — на медосмотр». Баня была для меня губительной операцией, а тем более медосмотр. Но я в баню пошел, вымылся. Одежду продезинфицировали, я переоделся, и вместо того, чтобы идти стричься и на медосмотр, я пошел в туалетную и вышел оттуда, когда все прошли медосмотр. Все прошедшие медосмотр были стриженые, а я был заросший. Это обстоятельство меня очень волновало. К вечеру, когда я вошел в тюремную камеру 1-го корпуса, где нас разместили, я выделялся среди всех. Я не хотел попадать в одну камеру с Сергеем и Николаем, и мне это удалось. Мое стремление отделиться от них было вызвано возможной с ними ссорой. И тогда, со злости, один из них мог бы обозвать меня. Либо рассказать из сочувствия ко мне какому-нибудь соседу или товарищу по камере, не задумываясь о последствиях.

Камера была размером примерно 6x4 м. У входа стояла параша, на окне решетка. Окно обито железом под откос в виде кармана, так что виднелась часть неба. Спали все на цементном полу впритык друг к другу, в два ряда, с очень узким проходом посередине. Когда я поселился в камеру, она была не полностью заполнена, и я имел возможность занять место в середине камеры. Но и ко мне доносился запах параши, смешанный с общей духотой. Спали все на голом полу. Кто мог, подкладывал картон или тряпки. В моей камере поселились четверо игренских мужиков, пригнанных сюда вместе со мной. Тут был народ разношерстный — от шахтера и колхозника до инженера и капельмейстера.

На следующий день староста камеры повел на регистрацию. На каждого был заведен учет, все «поиграли на пианино», то есть каждому отпечатали пальцы в его карточке. Каждое утро всех выгоняли во двор, где формировали группы, команды, бригады для отправки на работу. Эти группы подбирались двумя унтер-офицерами преклонного возраста. Один из них был тощий, высокий, другой толстый и низкий. Комплектовали их по заказу приезжающих утром представителей армейских подразделений и конвоиров по заявкам предыдущего дня. Эти унтер-офицеры, да и сами пленные в основном изучили и знали, в какую группу, к какому представителю лучше попасть на работу, где кормят пленных, где не кормят, где какая работа по составу, по трудоемкости. Через две-три недели новые пленные уже в этих вопросах разбирались и каждый стремился, естественно, попасть к лучшему «покупателю». При появлении таких «покупателей» к ним устремлялось гораздо большее количество пленных, чем им требовалось. Унтер-офицеры быстро наводили порядок ударом кортика по голове одному-двум пленным.

Мне пришлось побывать на разных работах в разных местах. Рядом с тюрьмой были старые казармы, куда привели нашу группу для уборки помещения. После окончания работ в комнату, которую я убирал, зашел старый фашист и, недовольный моей работой, начал ругаться и гоняться за мной по комнате, чтобы ударить, но достать меня не смог. Я убегал, а фашист руками и ногами махал по воздуху. Хорошо, что был конец дня, и нас привели обратно в лагерь. Больше я к этому фашисту не попадал. Со временем толстый унтер меня приметил и при комплектовании команд на работу подзывал лично и тихо говорил на ломаном русском: «Становись, хорошее место». Так называемые «хорошие места» состояли в том, что там хоть и плохо, но кормили (объедками, остатками, недоедками).

Немец всмотрелся и понял…

Однажды поставил меня толстяк в команду к очкастому немцу. На вид он был холеный, здоровый, краснощекий брюнет. Нас повезли на Садовую в здание бывшей 80-й школы. Мы носили тюфяки со двора на 4-й этаж. На каждом этаже стоял вооруженный немец, в том числе и очкастый, который нас взял из лагеря. Этот очкастый всматривался в мое лицо всякий раз, когда я поднимался груженый. Наконец, он мне сказал по-немецки, что я еврей. Я притворился, что ничего не понял, но он громко и утвердительно повторил свое определение. А ведь я шел ему навстречу и мимо него должен был проходить еще в течение трех часов и думать, что он будет со мной делать, когда он про меня заявит, сейчас же или в лагере, как он со мной поступит? Я был уверен, что на этот раз судьба моя решена и биография закончена.

Время работы вышло. Шофер завел машину. Очкастый сел в кабину, а конвоиры в кузов. Значит, думал я, очкастый передаст свое «открытие» лагерному начальству. Приехали мы в лагерь, выгрузились. Очкастый нас передал по счету, сел в кабину и уехал. Хоть я следил за ним и не замечал, чтобы он кому-то что-то сказал в проходной лагеря, но волнение мое не проходило. Я все ожидал, что за мной придут в камеру. Ночь прошла без сна. Утром снова на «бирже» комплектовали группы. Но я к очкастому в группу не встал, старался с ним не встречаться, чтобы он меня не увидел, и пристроился в другую группу, которую комплектовал тощий унтер. В этой группе не машиной возили на работы, а гнали пешком. На следующее утро толстяк меня взял за рукав и спросил, почему я вчера не поехал в «хорошее место». Я перепугался, подумал, что очкастый все про меня уже рассказал. Толстяку я ответил, что товарищ меня попросил быть с ним в одной группе. Унтер удивился и ничего не ответил, только пожал плечами. Я понял, что очкастый промолчал.

Как-то попал я на работу, где нас накормили отварной квашенной капустой. Повар был русский и щедро накладывал, кто сколько хотел. Я пожадничал, поел лишнее.

На следующий день я тяжело заболел желудком. Мне казалось, что это дизентерия. Меня страшно несло днем и ночью. Не было во что переодеться. Мне страшнее всего было попасть в лазарет, так как это означало подписать себе приговор. Поэтому я скрывал свою болезнь и вынужден был ходить на работы, и без того бессильный и замученный. Но к лагерному русскому фельдшеру я осторожно обратился за консультацией. Фельдшер посоветовал сухари и черный кофе. Стала проблема, где их раздобыть?

Черный кофе я попросил у немца-конвоира, охранявшего нас при переноске кислородных баллонов. Немец, к моему удивлению, оказался чутким, дал мне кофе и черные галеты. Женщины, где мы работали, принесли мне трое старых брюк, по моей просьбе, так что я мог уже переодеться, сменить брюки. Постепенно мое состояние улучшалось.

В здании швейной фабрики им. Володарского немцы устроили склады. Работая на этом складе, я встретился с Володей Кисленко, который приехал с немцами, как вольнонаемный по отбору автозапчастей. Я был под конвоем, поэтому мог с ним перекинуться несколькими фразами только на расстоянии, но ничего конкретного и определенного мы друг другу не сказали. Это была неожиданная, случайная и единственная встреча.