Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - Павел Полян

Из работников были немцы: на пилораме мастером Иоганн-белобилетник, в коровнике батрачила Берта, конюхом был 18-летний Феликс, с бельмом в глазу. До меня у Миллеров работал Петя — украинец из Пятихаток. Он подрался с Феликсом, и его засадили в лагерь, откуда его освободили американцы.

Меня поселили во дворе, в комнате над коровником, на бывшую Петину кровать, рядом с кроватью Феликса. Спал я на перине и укрывался периной. Зимой комната не отапливалась, постель была сыровата, но под периной я согревался. Вскоре Феликса призвали, как и многих других, негодных к службе его товарищей.

Отношение ко мне со стороны стариков-хозяев, молодой хозяйки, ее сестры Марии, Феликса и Берты было нормальное. Я не могу вспомнить случая, чтобы кто-нибудь говорил со мной повышенным тоном. Старики и хозяйка с детьми питались отдельно, а все остальные: Мария, поденщицы, Роза, Берта, Феликс и я — ели за одним столом одну пищу. Мне приходилось иногда ездить за лимонадом и пивом на завод. Дочь хозяина завода много и мило со мной говорила и просила перевести на немецкий пошлые фразы и ругательства. Я стеснялся, а она настаивала. Однажды я увидел ее на прогулке с офицером, и мои симпатии к ней пропали.

В Кетцинге было два производства, на которых работали и жили русские девушки: мармеладная фабрика и амуничный завод.

После освобождения из тюрьмы все русские меня поздравляли, и даже западенец[18] Владык из Трайдерсдорфа пришел в Кетцинг и поздравил меня. Поздравлял меня также с Новым 1944 годом. Я понимал, что эти поздравления неискренни. Вася Прокопчук рассказывал, что некоторые хлопцы, особенно Владык, договаривались поймать меня, раздеть и проверить на обрезание. От такого шага они воздерживались потому, что я прошел комиссии осмотра в лагерях и все те комиссии, которые проходили они вместе со мной за пределами лагеря. Кроме того, время работало не в их пользу, фашисты отступали, и их, я думаю, пугала расплата.

У меня, кроме Васи, был еще один доверенный друг — Толя Зеленый. Он меня информировал также, как и Вася, об обстановке опасности и кознях вокруг меня. Однажды зимой 1944 г. Вася меня предупредил, что должна быть проверка мандатная и медицинская. Я не знал, что делать, как поступить. Проверки долго не было.

Но в Кетцинг прибыл представитель от Власова — генерала-предателя, командующего так называемой РОА (Русская освободительная армия). Этот агент Власова выступил с провокационной речью, склонял всех к антисоветизму, предательству, играя на голоде 1933, репрессиях 1937 г. Говорил об освободительной миссии РОА, превозносил Власова. Все его выступление свелось к тому, что надо пополнять ряды РОА, вначале добровольно, а позже мобилизационно. Все его слушали внимательно и молчаливо, вопросы не задавали, но впечатление от встречи было отвратительное. Правда, девушки заплакали, когда он говорил о жертвах голода 1933 г. и читал об этом стихи. Я искал выход из этой ситуации и решил, что буду бежать в случае призыва. Но время прошло, и призыва не было.

Чуть что — бежать, естественно! Кажется, уже немного…

В РОА служил Виктор, брат Ольги, которая работала на амуничной фабрике. Я часто видел его в мундире — копии немецкого с ромбической нашивкой на рукаве — «РОА». Встречал еще несколько власовцев, но знаком с ними не был. Из Трайдерсдорфа двое — Миша-узбек и Толя Черный — вступили в армию и в немецкой форме приезжали в Кетцинг прощаться. Я не понимал их цели, они говорили, что так нужно, и не объясняли ничего. Быть может, они решили таким образом перебежать на сторону Красной Армии? Только такое намерение могло их оправдать.

Для угнанных из Союза издавался журнал «На досуге» и власовская газета. В газете печатали «Манифест свободной России», возносили Власова, расписывали его биографию, его выступления, а также окружавших его предателей. В немецкой прессе была напечатана фотография встречи Гиммлера с Власовым и сообщалось о подписанном между ними договоре.

В конце 1944 г., когда было видно, что крах фашистской Германии неизбежен, Власов выступил с кощунственной речью, я помню его слова: «Мои кадеты рвутся в бой (?)! Но подождите, дорогие — еще не наступило ваше время».

Когда немцы были окружены в Венгрии, один раненый власовец из госпиталя пытался меня убедить, что немцы выйдут из окружения, что их никто не победит. Он говорил то, чему сам не верил.

Перед открытием второго фронта многих русских девушек и парней из предприятий организованно отправляли на запад[19]. Мы не знали, куда и для чего. Но я заволновался, как бы очередь не дошла до меня? Я снова решил: если начнут брать от хозяев из сельского хозяйства — придется идти на риск — бежать.

Однако, я мысленно отмечал, как мне повезло, что я как одиночка попал к хозяину.

Вместо призванного в армию Феликса батрачить пришел откомиссованный из армии по психоневрастении Рихард. С ним у меня установились очень сухие отношения, в беседах мы не касались политики. Он не проявлял инициативы, и я не вызывал его на откровенность. Феликс же презирал Гитлера, его режим и войну и часто высказывался об этом, когда мы оставались наедине.

Союзники все чаще и интенсивнее бомбили города Баварии. Бомбовые удары доносились в Кетцинг. Увеличился приток беженцев в Кетцинг из больших городов запада Германии и Баварии, в связи с открытием второго фронта и разрушением городов авиацией союзников.

В начале 1945 г. хлынула лавина беженцев из Пруссии. Вместе с ними в Кетцинг пришел Иван Федоренко, которого поселили со мной вместо Рихарда, взятого по тотальной мобилизации. Федоренко, по его словам, родом из Новомосковска, раскулаченный, отбывал 10 лет в ссылке, антисоветчик. Может быть, он был полицаем или другой немецкой шавкой при оккупации.

Весной над Кетцингом впервые появился американский самолет. В это же время через Кетцинг из Чехословакии отходили на запад разбитые фашистские войска, и часть их на переформировке оседала в Кетцинге. Здесь скопилось много войск, в том числе и частей СС, разбитых и озлобленных.

Город усиленно патрулировался. Пропаганда Геббельса не переставала трубить о непобедимости рейха. В то время, когда до победы оставались буквально считаные дни, на стенах зданий и бортах автомашин вывешивались плакаты: «1918 год не повторится», «Саботажников — к расстрелу», а также издавались и печатались картины, запугивающие народ полным физическим уничтожением от младенцев до глубоких стариков в случае прихода врага.

К моим хозяевам прикрепили военнопленного итальянца. Он расхваливал коммунизм.