Давид Копперфильд. Том I - Чарльз Диккенс

— Что же это вы, Давид? Ну-ка, откройте рот! Расскажите, от кого это письмо, полученное вами за завтраком?

— Да это от моей бабушки, — ответил я, вынимая письмо из кармана.

— Что же хорошенького она вам пишет?

— Бабушка напоминает мне, Стирфорт, о том, что я ведь отправился путешествовать с целью посмотреть, что делается на свете, и обдумать, кем бы я хотел быть.

— И, разумеется, вы делали это?

— То-то и есть, что я не особенно этим занимался. Признаться, к стыду моему, я совсем забыл об этом.

— Ну, так исправляйте же теперь свою оплошность, — окапал Стирфорт, — поглядывайте хорошенько вокруг себя. Вот, например, посмотрите направо — и вы увидите болотистую равнину, посмотрите налево, вперед, назад — перед вами будет все та же самая картина.

Я рассмеялся и заявил, что, к сожалению, окружающие виды, быть может, из-за их однообразия, не будят во мне ровно никаких мыслей относительно выбора профессии.

— А что же говорит по этому поводу ваша бабушка? — спросил Стирфорт, взглянув на письмо, которое я держал в руке.

— Она спрашивает меня, какого я мнения о том, чтобы стать проктором. А вы, Стирфорт, что вы думаете относительно этого?

— Не знаю уж, право, что вам сказать, — ответил Стирфорт равнодушно-спокойным тоном. — Мне думается, что вы можете быть проктором так же, как и кем-либо иным.

Я тут не мог не рассмеяться, видя, с каким глубочайшим безразличием мой друг относится вообще ко всем профессиям на свете. Я высказал ему это, а затем спросил:

— А что, в сущности, представляет собой проктор, Стирфорт?

— Это, видите ли, что-то вроде стряпчего по духовным делам. Проктор играет в допотопном учреждении, называемом «Докторской общиной», примерно, такую же роль, какую обыкновенный стряпчий играет в гражданских судах. Должность проктора, по-моему, следовало бы упразднить лет двести тому назад. Вам же яснее всего станет, что такое проктор, когда я расскажу вам в нескольких словах, что представляет собой «Докторская община». Начать с того, что это присутственное место находится у чорта на куличках, где-то по соседству с кладбищем святого Павла. И вот в этом уединенном месте прокторы разбирают дела по так называемому церковному праву. При этом, в силу отживших чудовищных парламентских законов, выкидываются всевозможные трюки. О существовании этих законов три четверти смертных не имеют ни малейшего представления, а остальная четверть убеждена, что законы эти были откопаны в окаменелом состоянии при королях Эдуардах. Эта самая «Докторская община» испокон веков обладает монопольным[69] правом ведать дела, связанные с завещаниями и брачными контрактами, а также разбирает всякие тяжебные дела разных морских судов.

— Чепуху несете, Стирфорт! — воскликнул я. — Не уверите же вы меня, в самом деле, что может быть что-либо общее между делами церкви и флота!

— Да я и не думаю уверять вас в этом, дорогой мой мальчик, — ответил Стирфорт, — я только хочу вам сказать, что те и другие дела разбираются прокторами в этой «Докторской общине». Если вы когда-нибудь зайдете туда, то будете присутствовать при том, как эти прокторы, употребляя, часто невпопад, массу морских терминов, разбирают, скажем, дело о том, как судно «Ненси» потопило судно «Сара Джен», или рассматривают претензии к Ост-Индской компании мистера Пиготти и других, ярмутских рыбаков, желающих получить вознаграждение за то, что они в бурю доставили судну «Нельсон», принадлежащему этой компании, с берега якорь и канаты. А попадете вы в эту самую «Докторскую общину» другой раз, так услышите, что там уже идет дело какого-нибудь священника, обвиняемого в неприличном его сану поведении. Причем вы увидите, что тот самый проктор, который является судьей в морских делах, в данном деле выступает защитником, а тот, кто тогда был защитником, теперь играет роль судьи. Не правда ли, совсем как на сцене: сегодня проктор играет одну роль, а завтра — другую. Но как бы то ни было, все эти театральные представления, разыгрываемые прокторами при самой избранной публике, очень выгодны, — их работа прекрасно оплачивается.

— Так скажите, Стирфорт, — спросил я с некоторым недоумением, — проктор и адвокат — это не одно и то же?

— Нет, — ответил он, — это две вещи разные. Адвокаты — это знатоки гражданского права, получающие степень доктора прав при университете, — вот почему, между прочим, я несколько и в курсе всего этого. Прокторы же пользуются услугами адвокатов, образуя с ними сплоченную, всесильную компанию, загребающую деньги. Одним словом, я советовал бы нам, Давид, не пренебрегать этой «Докторской общиной»: она не только дает своим прокторам хороший доход, но те еще очень кичатся своим положением, считая его необыкновенно почетным.

Зная манеру моего друга говорить обо всем шуточным, легкомысленным тоном, я не придал большой веры его словам, но в то же время древность и важность этой «Докторской общины» невольно внушали мне к ней уважение, я уже непрочь был согласиться на бабушкино предложение. Надо сказать, что она вовсе не настаивала на этом, предоставляя мне полную свободу решать самому. Бабушка откровенно писала мне, что мысль эта пришла ей в голову совершенно случайно, когда она явилась в «Докторскую общину» к своему проктору, для того чтобы сделать завещание в мою пользу.

— Вот это, во всяком случае, похвально со стороны вашей бабушки, — заметил Стирфорт, когда я сказал ему, что она сделала меня своим наследником, — и требует поощрения. Да, Маргаритка, мой совет вам — благосклонно принять эту должность в «Докторской общине».

Тут я твердо решил так и поступить. Затем я сообщил моему другу, что, судя по бабушкиному письму, она ждет меня в Лондоне, где на неделю сняла помещение в маленькой гостинице в квартале Линколн-Фильд только потому, что там была каменная лестница и выход на крышу: ведь бабушка моя, — пояснил я, — глубоко убеждена в том, что нет дома в Лондоне, которому не грозил бы каждую ночь пожар.

Ехали мы очень весело, подчас возвращаясь к разговорам о «Докторской общине» и о том времени, когда я стану проктором, причем все это мой друг изображал в таком забавном, комическом виде, что оба мы с ним не переставали хохотать.

Когда мы добрались до Лондона, Стирфорт отправился к себе домой, пообещав через два дня побывать у меня, а я направился в гостиницу на Линколн-Фильде, где бабушка еще не ложилась спать и ждала меня с ужином.

Возвратись я из кругосветного путешествия, радость наша с бабушкой и тогда не могла бы быть больше, чем при этой нашей встрече. Бабушка просто плакала от радости, обнимая меня; делая вид, что смеется, она сказала, что совершенно не сомневается в том, что будь жива моя матушка, эта маленькая глупышка, наверное, сейчас проливала бы слезы.

— Как жаль, бабушка, что вы не взяли с собой мистера Дика! — воскликнул я. — Я этим очень огорчен. А, Дженет! Как поживаете?

Пока Дженет, приседая, справлялась о моем здоровье, я заметил, что лицо бабушки совсем вытянулось.

— Я тоже очень жалею об этом, — проговорила она, почесывая переносицу. — Знаете, Трот, с тех пор как я здесь, я просто не нахожу себе места.

Прежде чем я успел спросить у нее, почему она в таком волнении, бабушка, с видом грустной решимости, положив руку на стол, продолжала:

— Я, видите ли, убеждена, что мистер Дик при своем характере не в состоянии справиться с ослами, на это у него несомненно не хватит энергии. Его мне следовало взять сюда с собой, Дженет же оставить дома, — тогда, быть может, я была бы спокойнее. А теперь я уверена, что сегодня ровно в четыре часа осел вытоптал мою лужайку, — добавила бабушка торжественным тоном: — У меня как раз в этот момент с головы до ног пробежала дрожь, и я знаю, что это был осел.

Я старался утешить бабушку, как только мог, но она отвергала все мои утешения.

— Нет, нет и не говорите мне, — я знаю даже, какой именно. Это осел с обрубленным хвостом, на котором тогда ехала сестрица вашего убийцы-отчима. В Дувре нет осла, который по всей наглости был бы так невыносим мне, как это животное, — докончила бабушка, стукнув кулаком по столу.

Дженет отважилась сказать бабушке, что она напрасно беспокоится, так как ей кажется, что этот самый осел занят перевозкой песка и щебня и потому бродить по заповедной площадке никак не может, но бабушка ничего не хотела слышать.

Нам был подан хороший и даже совершенно горячий ужин, хотя бабушкино помещение и находилось очень далеко от кухни, чуть ли не на самом верху. Уж не знаю, чем руководствовалась бабушка при выборе этого помещения, быть может, она желала быть ближе к выходу на крышу. Ужин состоял из жареной курицы, бифштекса и овощей. Все это было очень вкусно, и я воздал всему должное. Но бабушка, у которой были свои собственные воззрения на лондонские продукты, почти ничего не кушала.