Розовое дерево - Кэндис Кэмп

— Я обещала это матери, когда она лежала на смертном одре! И за это я отвечаю. Я должна посвятить этому жизнь. Я не смогу просто взять все и отодвинуть в сторону…

— Почему? Почему ты, как проклятая, считаешь себя обязанной принести жизнь в жертву брату? Ты должна отвечать за себя. А Алан — за себя.

— Нет, я должна отвечать за него! — закричала она, вся как-то съежившись от противоречивых чувств, раздиравших ее сердце.

— Почему? Черт возьми, Милли, объясни мне, почему?

— Потому что это была моя вина! — крикнула она. Голос ее замер, и воцарилось глухое и непроницаемое, как стена, молчание. Джонатан, ничего не понимая, смотрел на нее. Наконец он произнес:

— Твоя вина? Как это может быть твоей виной?

— Я сделала то, что… Почти равносильно, если бы я столкнула его с бортика!

Слова, как оружейные выстрелы, срывались с ее губ, будто освобождаясь из многолетнего мучительного плена молчания. Никогда раньше она их не произносила, едва ли даже мысленно облекала их в какие-то фразы; она только ощущала глубоко внутри этот непоправимый, постоянно напоминающий о себе груз вины и ответственности. Когда Милли снова заговорила, голос ее дрожал, она всхлипывала, но уже не могла остановить льющийся поток слов.

— Я сделала это. Они велели мне смотреть за ним. Мне всегда нужно было смотреть за ним. Заботиться о нем. С тех пор, как я себя помню. Я — его старшая сестра. Он любил меня, он постоянно бегал за мной, как хвостик, хотел везде быть со мной. Иногда я ненавидела его за это. — При каждом слове она ударяла кулаком по ладони. — Я терпеть не могла смотреть за ним!

Джонатан молчал и сдерживал себя, чтобы не обнять ее. Она была такой нервно-возбужденной и напряженной, как натянутая струна, что могла взорваться при малейшем прикосновении. Он ждал и смотрел на нее. Его лицо выражало понимание и боль.

— Мне надоело повсюду брать его с собой. Они говорили мне: «А теперь посмотри за Аланом, дорогая! Ты же знаешь, какие эти мальчишки!» Но почему он сам не мог о себе позаботиться? — От старых воспоминаний ее голос зазвенел, будто она переживала все вновь. Глаза казались невидящими, как у всех, перед чьим взором сменяются картины прошлого.

— …Мне хотелось смеяться и веселиться. На повозке с сеном ехал Джимми и другие парни. Они мне нравились. И было совсем не до того, чтобы возиться с Аланом. Кроме того, он был уже достаточно взрослым, чтобы самому отвечать за себя. За ним уже не надо было присматривать, как за маленьким. Он из кожи лез вон, изображая перед всеми клоуна. Он хотел, чтобы я обратила на него внимание. Весь вечер он не переставал кричать: «Милли, посмотри на меня! Милли! Посмотри на меня!» Мне жутко надоело на него смотреть. Я болтала с тремя ребятами. Они флиртовали со мной, и мне это нравилось, потому что Ребекка Ордуэй бросала на меня убийственные взгляды. Меня просто распирало всю от радости и тщеславия…

Она зажмурила глаза и закрыла лицо руками, будто хотела скрыть свое горе, или, может быть, таким образом спрятаться, заслониться от прошлого. Руки ее задрожали, а из глаз хлынули слезы. Губы искривились от рыданий, слова были еле различимы из-за всхлипываний… — Он все просил, чтобы я посмотрел на него, а я отвернулась! Назло не поворачивала головы в его сторону! Я надеялась, что он, наконец, перестанет поясничать, замолчит. Просто отвлечется и оставит в покое. «Посмотри на меня, Милли! Посмотри на меня!..» Но мне было не до него. Тогда он вскарабкался выше, на самый борт. Чтобы я обратила внимание на него… — Она разрыдалась, не в силах больше сдерживаться.

— …И упал, — закончил за нее Джонатан. Миллисент кивнула, не в состоянии говорить из-за того, что беспрерывно всхлипывала и судорожно вздрагивала всем телом.

— Ах, Миллисент, родная…

Он подошел к ней и положил руки ей на плечи. На мгновение при этом прикосновении она напряженно замерла, но потом как-то безвольно качнулась, и он прижал ее к груди, обнимая и поглаживая по спине. Она судорожно всхлипывала; молчаливое отчаяние и сознание вины, годами не находившие выхода, постепенно изливались из души. Джонатан гладил ее по голове, по спине, бормоча бессмысленные, нечленораздельные слова утешения и сочувствия.

Наконец, Милли успокоилась и неподвижно застыла в объятиях Джонатана, положив голову ему на грудь. Он поцеловал ее волосы.

— Знаю, — начал он тихим голосом, — что сейчас ты не сможешь принять то, что я скажу, тем более поверить этому. Но в любом случае я должен это сказать. В том, что Алан стал инвалидом, нет твоей вины, Миллисент. Ты не смогла бы ничего предотвратить. Даже если бы ты тогда смотрела на него, то не успела бы его схватить, а если бы вдруг и успела — не смогла бы удержать. Алан был уже взрослым парнем, а не ребенком, за которым постоянно нужен глаз да глаз. Нет ничего удивительного, что тебя раздражали постоянные просьбы родителей присматривать за ним. В конце концов, не ты должна была отвечать за Алана, а твои родители. Если уж он был таким, стоило ли вообще отпускать его с вами? Да и потом, какой четырнадцатилетний парень будет слушаться свою сестру? Не бери на себя вину! Не нужно всю жизнь казнить себя за то, что ты, как сама считаешь, совершила ошибку! Это несправедливо — и по отношению к тебе, и по отношению к Алану. Дай Алану шанс стать взрослым! Дай ему возможность стать ответственным за свои поступки! Ты же не заставляла его залезать туда. Он не из-за тебя потерял равновесие. Все делал он сам. Жаль, что он поступал по-дурацки, чтобы привлечь твое внимание, но это опять же его собственные поступки.

— Он был только ребенком! Он не понимал, насколько это опасно…

— Как и ты! Если бы ты понимала, то, естественно, не позволила бы ему залезать так высоко. Вспомни, Миллисент, ты сама была тогда девочкой. Сколько — восемнадцать? Девятнадцать?

Миллисент кивнула.

— Ты была молода и тебе нравилось внимание твоих поклонников. Какой бы юной девушке это не нравилось? Здесь нет ничего плохого. И это не значит, что ты виновата в увечье своего брата. Произошел несчастный случай.

— Это так несправедливо! Он ведь не виноват.

— А разве можно вообще кого-то в этом винить? Миллисент устало покачала головой.

— Нет, он… — Она вздохнула и отошла в сторону, вытирая слезы. — Я, должно быть, выгляжу растрепанной.

— Ты выглядишь прекрасно.

— Теперь ты понимаешь меня, правда? — спросила она, глядя на Джонатана покрасневшими глазами. Джонатан помолчала, а потом медленно произнес

— Я понимаю, что ты чувствуешь. И почему убеждена, что ухаживать за Аланом — твоя обязанность. Но это неправильнб, и я не согласен с тобой. Я не одобряю этого. Миллисент, твоя жизнь в твоих руках, и ты должна освободиться от… от этого обета. Родная, — он подошел и погладил ее по щеке. — Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе. Мы будем жить вместе, у нас будет дом, дети… Все. Неужели этого недостаточно, чтобы освободить тебя из заточения?