Проклятие палача - Виктор Вальд

Умер, да и умер. Каждый рожденный смертен. Так за что так сильно избивать? Ведь старался лекарь. Какие дикие люди эти сербы. Никто бы и не посмел тронуть пальцем доктора медицины в просвещенной Венеции. Там понимают и ценят старания лекаря. А эти проклятые дикари… Был бы у Юлиана Корнелиуса яд, честное слово, рука бы не дрогнула.

Рука не дрогнула бы… А тело дрожит. От холода, голода и справедливого негодования.

Да и с властеличем Стешко не хорошо вышло. Открылись раны на груди. Гной пошел. Так это верный признак скорого выздоровления. Так указывал сам Ги де Шолиак, знаменитый хирург, которого даже допустили прочитать несколько лекций в университет Салерно. А в знаменитейший университет глупцов и бездарей не приглашают читать лекции. Юлиан Корнелиус сам слышал и даже кое-что записал от учения признанного ученого. Только вот что-то не так. День ото дня этому Стешко становится все хуже. Еще умрет. И тогда…

Забьют до смерти лекаря Юлиана Корнелиуса. Забьют.

Да и умер бы властелич. Сил нет терпеть его издевательства и побои. А еще более неприятно подбирать с пола кости, что бросает со своего стола сердитый Стешко. Как собаке, как рабу, как…

«А ведь помрет – действительно убьют».

Юлиан Корнелиус с тоской посмотрел на молочное осеннее небо, где, наверное, уже готовится место для его души, а затем перевел взгляд на серую рябь ждущего зиму моря. В нескольких сотнях шагов к северу, обходя Перевезь, спешили несколько галер. Они шли в Венецию, в город, который мог бы спасти и тело, и душу Юлиана Корнелиуса. Если бы знал. Если бы хотел. Но нужен ли великому городу несчастный Юлиан Корнелиус, пришлый человек, случайно оказавшийся в услужении его правителей. И то, только потому, что чума проглотила почти всех лекарей Венеции. Да о нем, наверняка, уже и позабыли. Так что…

Но что это?

Юлиан Корнелиус глубоко вдохнул и затаил дыхание. Так и есть. Небольшой купеческий галеот[120]. Его глубокий, округлый и более короткий, чем у галеры корпус, не оставляет сомнения – это купец спешащий покинуть море, уже готовое разразиться зимними штормами. И о чудо! Навах повернул к пристани. Видно есть в этом суровая необходимость. А может капитан еще не знает о возросших пошлинах жадных до золота сербов.

Как ни хотелось Юлиану Корнелиусу отправиться в порт и посмотреть, а может, даже поговорить с хозяином галеота, он не решился. Там будут воины и сборщики подати Стешко. Может им захочется еще раз пнуть ногой несчастного лекаря. А этого избитое тело Юлиана Корнелиуса перенести не сможет. На нем и так с избытком синяков и кровоподтеков. Лучше остаться здесь на берегу. Слушать рокот набегающей волны, крики опечаленных бескормицей чаек и бросать гладкие камешки, привлекая к брызгам глупых морских птиц.

Но сколько не сидеть на морском валуне, голод и надвигающая ночь заставят вернуться в дом властелича. Тем более Стешко не уснет, не пнув ногой своего пса. Или раба… Или шута…

И что поделать? И как быть?

Может эти люди скажут? Странно видеть в надвигающихся сумерках маленькую лодку. Тем более плывущую от моря. Нет, не от моря, а от борта того самого купца, что на свою беду пристал в порту Перевези. Не долго купец там пробыл. А впрочем уже вечер. Как долго в безразличии к жизни Юлиан Корнелиус бросал камешки в набегающие волны.

– Эй, ты! Не убегай! – раздалось с лодки.

Зачем и куда убегать несчастному доктору медицины, весь день просидевшему у берега моря.

– Ты рыбак? Селянин? Ты здоров? Нам нужны гребцы. Мы заплатим. Там… В Венеции. По прибытию. У нас хорошая еда. И даже вино! Ты понимаешь по-венециански?

– Венеция… Вино… Да, да! Венеция… Вино!

– Имя?

Не все ли равно. Не называться же тем, что имело громкую приставку – доктор медицины.

– Маркус.

– Ладно, будь Маркусом. Так и запишем в судовой журнал. Цвет глаз – карий, волосы на бороде черные с проседью…

Юлиан Корнелиус содрогнулся. Черные с проседью. Когда же у него появилась седина?

– Губы…

– Простите, господин…

– Я палубный старшина Фарацио. Я заношу в журнал твои приметы. Так положено. Так тебе выдадут деньги. А если бы ты был осужденным, по этим приметам тебя, в случае побега, разыскивали. Так что я занимаюсь важным делом.

– Господин старшина, я хотел спросить. А волосы на голове… Тоже с проседью? В этих проклятых краях нет зеркал.

– Волосы на голове? Пусть они тебя не тревожат. Ты вольнонаемный. Брадобрей снимет одним махом волосы с головы. Так положено. Вольные – с бритой головой, но с бородой и усами, купленные невольники, в основном это турки и мавры, – с клочком волос на темени, а те, кто по суду, вовсе без волос. Не спутаешь никого ни с кем. Да и помощникам комита легче различать, кому и сколько следует всыпать кнута, если ленятся работать или не держат ритм. А говоришь на венецианском ты хорошо.

«Признаться? Нет. Нет! Потребуют плату за проезд и пищу. Пусть будет так, как есть. О, судьба моя несчастливая».

– Я жил в Венеции.

– Да-а-а? – протянул старшина и со вниманием посмотрел на нового гребца.

– Давно, еще мальчишкой.

– Ладно. Так что у нас? Губы… Не зачем все это писать. На правой щеке глубокий и длинный шрам. Такой же на лбу. И этого достаточно. Вот тебе шерстяной мешок. Это твоя постель на все случаи. Если умрешь, то в него зашьем и бросим в море. До Венеции десять дней. Так что греби, как следует. Все остальное расскажут другие.

Рассказали многое.

И как только Юлиан Корнелиус не видел и не понимал всего разнообразия и в тоже время величайшей слаженности, что позволяли большому кораблю преодолевать коварную волну и огромные морские просторы? Это была наука. Великая морская наука, опирающаяся на вековые навыки и бесчисленные жертвы моряков. А еще на правильную организацию труда всей команды. Хотя эта полезность уже неоднократно сказалась на спине многострадального Юлиана Корнелиуса.

Вначале никак не удавалось начать работу по свистку комита. Трижды прозевав, Юлиан Корнелиус получил удар валком весла от гребца, сидящего за его спиной. Дважды, задумавшись, лекарь сбился с такта, что неутомимо отбивал барабанщик, и получил по плечам жгучий удар кнута. А сколько раз его обидно обзывали опытные гребцы за бесчисленные промахи. Ведь гребля – наука строгая и всякая ошибка, даже одного гребца, заставляет всю команду напрягать силы для того, чтобы выровнять ход корабля.

А сколько всякого нового познал доктор медицины Юлиан Корнелиус! Оказывается, каждая деревяшка на судне имеет не только свое предназначение, но и название! И их нужно как можно быстрее выучить ибо все разговоры гребцов, а на галерных судах они носили общее название – шиурма, начинались и заканчивались этой торговой галерой. А в этих разговорах каждое второе слово для гребца новичка было незнакомо. Пришлось загнать глубоко в себя всякое понимание гордости и собственной важности, и с жалкой улыбкой на всегда сухих от жажды губах просить разъяснить то или другое название предмета. И это была наука не менее сложная, чем академическая, но более жестокая из-за того, что не давала времени на заучивание, и спрашивала знания, не дожидаясь экзаменов.