Сумерки человечества - Кирилл Тимченко

- А ты должен знать, - спокойным тоном, с каким люди говорят и свежести своих носков, он сообщил мне одну интересную деталь, - что если бы сразу согласился бы на мое предложение, то уже через десять минут со сломанными ногами пытался бы уползти от свежего зомби, под довольные крики игроков, ставящих на то, сколько секунд тебе жить осталось.

Интересно, не правда ли?

- Тогда как вы меня убьете? – вяло поинтересовался я, гладя на него в упор.

- У меня есть один человек, - задумчиво начал допрашивающий, - сын которого буквально умолял дать ему лично убить тебя. Я думаю, ты знаешь, о ком говорю.

- Догадываюсь, - сухо заметил я. Во рту мгновенно пересохло от упоминания о Павле и его хорошей памяти на всяческие обиды.

- Но смертников у меня хватает более чем, - так же продолжил мой собеседник, не обратив на мой ответ никакого внимания, - как и всяческой прислуги. А вот надежных людей нет совсем. Раньше, хотя и были менты, закон, государство и прочий бред, которым тщетно пытались скрепить все то дерьмо, что такие как ты называют цивилизацией, все равно было чуть попроще. Были понятия, была совесть... Тогда можно было не опасаться, что твоя шестерка воткнет тебе отвертку между лопаток. Зато сейчас я, если хочу еще немножко пожить, обязан следить за каждым из подчиненных.

И чем ближе ко мне, тем внимательнее, боясь очередной попытки сдвинуть меня с верхушки пирамиды…

- Господин, мы все вам верны, - вступился один из холуев, но тут же сильно об этом пожалел, когда пышущий гневом взгляд повернулся в его сторону. Похоже, он очень сильно не любил, когда его прерывали, а может, это был всего лишь повод, чтобы избавиться от слишком наглого человека в своей свите.

- Когда это я разрешал прерывать себя? – холодно спросил допрашивающий, в голосе у него послышалось голодное рычание, - Кто тебе разрешал раскрывать свой рот? - следуя незаметному жесту руками, оба палача, до этого момента стоявшие рядом с дверью как истуканы, схватили обмершего от страха холуя за руки, прижав его к земле. Тот не сопротивлялся, только без перерыва бормотал извинения, хотя их никто и не слушал.

- На колени! – рявкнул мой собеседник, совсем утратив ко мне интерес и глядя только на извивающегося под ногами человека. Тот, почти воя от страха, лежал перед ним, распростершись по грязному полу. Подобного было явно недостаточно, поэтому вскоре поступил новый приказ, вместе с ударом ботинка в лицо, - Целуй!

Размазывая кровь, идущую из разбитого носа, по лицу, холуй принялся усердного покрывать поцелуями кожу ботинка. Пару секунд глядевший на это дело господин после все же дал знак своим палачам. Так и не поднявшись с земли, холуй неожиданно почувствовал, как на его спину обрушились тяжелые подошвы подбитых железом слуг своего хозяина. Те же, явно стараясь угодить своему непосредственному начальнику, били не жалея, ломая ребра и руки. Вопли боли мешались с криками о пощаде, но он их не слушал, покойно взирая на избиение.

- Достаточно! – резко скомандовал хозяин, сделав знак своим палачам отойти. Холуй, избитый и израненный, со сломанными ребрами, переломленным позвоночником, не в силах подняться даже на руки, потому что они тоже были сломаны, с полностью разбитым лицом, превращенным в какую-то жуткую маску, когда шипастая подошва проехалась по голове, сдирая скальп и кожу с лица, смог только улыбнуться и пробормотать что-то о милосердии, хотя изо рта тоже шла кровь.

Довольно улыбнувшись, хозяин кивнул остальным холуям. И они в ту же секунду бросились на несчастного как стая диких собак, втаптывая его в цементный пол и разбрызгивая кровь по стенам, в надежде заслужить милость своего господина. Крики умирающего еще продолжались несколько секунд, но оборвались неожиданно резко. И когда этот монстр повернулся ко мне, понял, что вся сцена предназначалась для меня. Шокированный, я не мог отвести взгляда от кучи окровавленного мяса, еще несколько минут назад бывшего живым человеком, забитого теми, кого он считал если не друзьями, то хотя бы союзниками. Бесчеловечная жестокость и абсолютное равнодушие к человеческой жизни. В голове снова встал сержант, дававшем мне в руки две бомбы. Все-таки он был прав, что не хотел союза с такими людьми. Им можно было либо подчиняться, либо сопротивляться. Дружба с ними невозможна по той простой причине, что они не понимают, в чем смысл такого явления.

- Итак, ты решил? – спросил он меня, уже забыв об убитом, - Согласен ты с моим предложением,  или все же решил ответить отказом?

- Я буду вам верен, - как можно искренне сказал я, кивая головой, - Не хочу умирать так же, как вот этот, - и кивнул, точнее, попытался, в сторону избитого трупа.

- Вот такой подход мне нравиться больше, - согласился мой собеседник, – ведь не зря же говорили мудрецы, что друзей держать надо рядом, а врагов еще ближе. Надеюсь, ты понимаешь, чем грозит тебе любое ослушание моих приказов?

Я молча кивнул головой, боясь сейчас даже верить в то, что меня не будут убивать прямо сейчас. От мысли про служение, а если быть точным, прислуживание этому человеку, мне становилось не по себе. После нескольких минут разговора было совершенно ясно, что он представляет собой все, против чего я пытался бороться в меру своих скромных сил.

Хотя и честно служить ему не намеревался, надеясь сбежать при первой же возможности. Правда, еще даже не представляя, каким образом это сделать.

Оставалось полагаться только на волю случая.

После этого эпизода со мной стали обращаться гораздо лучше. Во-первых, и самое главное, меня, наконец, отвязали от стула, на котором избивали все последние дни. Мои прежние палачи, выполнявшие эти процедуры, выражали почти неприкрытое недовольство происходящим, жалея, что у них нежданно отобрали такое развлечение. Один, отвязывая мои затекшие руки, даже пообещал, что пройдет не так уж много времени, прежде чем  я снова окажусь здесь. И во второй раз я уже сбежать не сумею. Обещание было дано с таким видом, словно он лично собирался перерезать мне сухожилия, чтобы не мог не только бегать, но и просто ходить.

Угрозы меня мало беспокоили, гораздо больше волновало собственное тело.

После нескольких суток неподвижного сидения и постоянных избиений мышцы отказывались повиноваться, сведенные судорогой. Когда веревки сняли, я не смог даже подняться, настолько был измучен. Еле-еле, после растираний занемевший конечностей и определенных усилий, все же смог подняться со стула, чувствуя, как ломит каждую косточку в моем избитом теле. За мной привели двух охранников, в обязанности которых входило провести меня до моей комнаты, хотя вряд ли они рассчитывали, что им придется буквально тащить меня на себе. Повиснув мешком на накачанных плечах охраны, я не находил сил даже передвигать ногами, а уж потом, когда меня довели и бросили на кровать, смог только проблеять что-то насчет благодарностей и махнуть рукой, услышав, как захлопнулась дверь. И провалился в глубокий сон, впервые нормально заснув с того момента, как попал в плен.

Очнувшись, я сначала не понял, что происходит. Уже настолько привык открывать глаза и утыкаться глазами в железную дверь в метре от моего носа, да чувствовать боль затекшего тела, что проснувшись и не обнаружив ничего этого, даже растерялся. Спустя несколько секунд в голове всплыли воспоминания последнего дня, в которых большая часть  отводилась именно заключенной мной сделки, больно напоминавшей контракт с дьяволом.

Заснул я в том же, в чем и был, в своем залитом собственной кровью камуфляже и босиком. За это время кровь уже успела восстановить нормальное циркулирование по всему телу, и, хоть я еще и чувствовал боль от каждого движения, я мог самостоятельно передвигаться, медленно, но верно и прямо к поставленной цели, не выписывая заплетающимися ногами никаких кренделей. Пропало жуткое чувство безысходности, а вместе с этим проснулась жажда приключений, еще ни разу не доводившая меня до добра.

Решившись, я сполз с кровати и приземлившись на пол, оглядел обстановку.

Помещение было бедным и обставлено совсем в спартанском стиле. Голый цементный потолок, с давно облупившейся побелкой, крашенные желтой, уже выцветшей, краской стены, заканчивающие в районе пола безобразным плинтусом, пересохшим и местами отошедшим от стены. Пол тоже не радовал, представляя собой великолепный образец древнего паркета, крашенного уродливой, похожей по цвету на результат детского испуга, краской, въевшейся настолько сильно, что между деревяшками не оставалось ни единой трещинки. Кровать стояла в углу комнаты, слева от нее было окно со старой деревянной рамой и грязными, давно не мытыми стеклами, в одном месте даже заклеенном скотчем. По другую сторону окна был шкаф, сейчас распахнутый настежь и абсолютно пустой, если не считать одиноко висящей вешалки. Рядом с ним, уже ближе к двери, стоял простой деревянный стул с затертым до дыр сидением, некогда зеленого цвета. А вот напротив меня оказался письменный столик, тоже попавший сюда словно из далекого прошлого. Старая, лакированная советская деревяшка, старше меня раз в два, если не больше. Сейчас на столешнице был только пустой граненый стакан и такой же пустой керамический графин.