Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Киевский князь (со своим родом), вероятно, имел и другие преимущества по сравнению с прочими «архонтами» (прежде всего, связанные со сбором торговых пошлин с тех, кто двигался по Днепру через Русь на юг), но всё-таки они были относительно независимыми политическими вождями руси. Об этом говорит и то, что они так же, как и киевский князь, считают ниже своего достоинства сами ездить в Византию для заключения договоров (и даже с Ольгой никто из них, кроме её «племянника», не поехал туда) и посылают вместо себя своих «мужей»-послов и купцов, и то, что они сами – каждый от себя– посылают в Византию корабли, письменно подтверждая свою ответственность за людей, отправившихся на этих кораблях.

В литературе уже высказывались мнения, что политическую организацию руси не стоит понимать как строго «монархическую» и централизованную и даже что, может быть, лучше говорить о нескольких государствах руси на территории Восточной Европы в IX–X вв. Не вдаваясь в обсуждение этих мнений[860], замечу только, что то политическое образование, о котором говорят данные договоров руси с греками и сочинений Константина (несравненно более надёжные и подробные, чем другие данные, которыми мы располагаем по истории Руси до конца X вв.), в самом деле выступает скорее объединением «ярлов» «под рукою» киевского «конунга», как писали М. Д. Присёлков и А. В. Соловьёв, или союзом «различных харизматических кланов», как выражался О. Прицак[861]. Отсылки к Скандинавии здесь, конечно, неслучайны – именно в этом регионе, как известно, едва ли не дольше всего в Европе (вплоть до XI–XII вв.) сохранялись архаические социальные отношения, множественность политических центров и политических предводителей, относительная децентрализация и могущество родовой и местной знати (ярлов, стурманов, хёвдингов, «могучих бондов» и пр.)[862].

В своё время И. П. Шаскольский писал, что «на Руси и в скандинавских странах процесс формирования государства шёл поразительно сходным путём, параллельно и в общих чертах синхронно»[863]. Сходство он видел, в частности, в том, что на раннем этапе государствообразования на территории будущего государства возникали локальные центры власти, во главе которых стояли «племенные князья». Об этих последних в скандинавских странах он писал так: «…для того чтобы различать этих племенных князей-конунгов от королей позднее возникшего государства (объединившего племенные области), тоже на скандинавских языках называвшихся „конунг“, для племенных конунгов в источниках иногда применяют термины „smákonungar“ („малые конунги“), „bygdekonungar“ („местные конунги“). Так, земля племени свеев состояла из нескольких областей, имела несколько (по данным одного источника, шесть) „малых конунгов“»[864]. Если отвлечься от употребляемых историком обозначений «племя», «племенной» и т. п., которые вызывают разные вопросы и сомнения, не следует ли сопоставить этих «малых конунгов» с нашими «архонтами»? И не следует ли объяснить «поразительное сходство» политических процессов в первую очередь тем фактом, что во главе этих процессов в поднепровской Руси X в. стояли те же самые скандинавы?

Разумеется, нельзя представлять себе Русь середины Х в. простым слепком скандинавского общества. Нельзя хотя бы просто потому, что в это политическое образование вошли массы местного славянского населения со своим социально-политическим укладом. Немаловажный фактор представляло влияние Византии– даже по тем данным договоров, какие выше были разобраны, видно, например, что статус «великого князя» киевского поднимался во многом в результате контактов с греками и воздействия византийских политических воззрений и практики. Эти и другие факторы– внутренний и внешний рост государства руси в течение X в., приведший к включению разных этнических и культурных элементов; широкомасштабные военные мероприятия; спад скандинавской колонизации; видимо, определённые экономические процессы и др. – привели к тому, что к началу XI в. социально-политическая структура этого государства изменилась. И одним из важнейших изменений (а может быть, и важнейшим) было исчезновение той группы местных предводителей руси, которых греки называли «архонтами», но которых, к сожалению, мы уже, видимо, никогда не сможем назвать их аутентичным именем (о нём можно только гадать – князья, бояре, конунги, ярлы, хёвдинги и т. д.). В летописных текстах XI–XII вв. от них никаких следов уже не обнаруживается, и эти тексты рисуют состав социальной верхушки древнерусского государства иначе.

Бояре в XI в.

Итак, наблюдения над древнейшими упоминаниями слова бо(л)ярин в церковнославянских текстах и в договорах Руси и Византии убеждают в том, что слово было заимствовано в древнерусский язык в качестве обозначения выдающегося статусом человека, приобщённого к политической власти и к сфере принятия государственных решений (decision-making высшего государственного уровня, если пользоваться политологической терминологией). В договорах слова бо(л)ярин и князь употребляются как синонимы для передачи греческого . Как было выяснено, под этим греческим словом скрывалась высшая прослойка, которой принадлежала государственная власть в Руси. Именно в том, что имелись в виду властители, выступавшие носителями «публичной» власти и политическими (а не «родоплеменными») лидерами, обнаруживается важнейшая черта семантики слова бо(л)ярин – указание на государственно-политическую деятельность.

Однако в оригинальной древнерусской письменности, в том числе в летописи, бояре уже совсем не смешиваются с князьями. Очевидно, к моменту возникновения летописания на Руси, то есть к началу или середине XI в. значения этих терминов «разошлись» и их соотношение стабилизировалось. Князьями выступают только члены правящей династии Рюриковичей (stirps regia) или правители других (формально более или менее независимых) политических общностей (будь то Мал, князь древлян, или Болеслав польский и другие «князи околни»[865]). Как увидим ниже, те бояре, которые фигурируют в летописи, даже в древнейших известиях не обнаруживают никакой связи с «архонтами» договоров, являвшимися самостоятельными территориальными правителями. В исчезновении «архонтов» и состояла важнейшая трансформация политической организации Руси с середины X к началу XI в.

Исчезновению «архонтов руси» соответствуют и другие изменения, которые историки давно уже зафиксировали в первой половине– середине XI в. К 20-м гг. XI в., когда территория Руси, судя по всему, сильно выросла по сравнению с серединой X в., относится разделение Русской земли «в узком смысле слова» на две части между сыновьями Владимира Ярославом и Мстиславом[866]. Ясно, это разделение находилось в полном несоответствии с той политической организацией, которая представлена договорами 911 и 944 гг., – оно либо способствовало её разрушению, либо произошло после её исчезновения.

Археология фиксирует упадок с рубежа X–XI вв. многих центров, процветавших в Х в. Согласно заключению А. В. Кузы, который обобщил данные об археологически изученных городищах на территории Древней Руси, из 181 поселения, существование которого зафиксировано в IX – начале XI в., «на 104 поселениях жизнь прекратилась к началу XII в., причём на большинстве из них это случилось на рубеже X–XI вв.»[867] Видимо, с этим связано явление, о котором много писали историки и археологи в последние десятилетия, – так называемые «парные центры» или «перенос городов»: возвышение новых поселений рядом с теми, которые активно развивались в X в., но были заброшены или захирели в XI в. В основном, речь идёт о процветавших в середине IX – середине XI вв. «торгово-ремесленных поселениях» типа Гнёздовского или Тимерёвского археологических комплексов (на смену которым приходят, соответственно, Смоленск и Ярославль) и подобных центрах[868].

Судя по тому, что после смерти Владимира борьба за государство, которое он возглавлял, разворачивается только между его сыновьями, последние уже вытеснили всех прочих политических лидеров. Очевидно, Владимир сознательно и целенаправленно перешёл на систему управления подчинёнными территориями посредством назначения туда своих сыновей в качестве наместников, и появление в летописи списка его сыновей с указанием, кто куда был поставлен, не случайно[869]. Обращает на себя внимание тот факт, что Владимир посылал сыновей только в области за пределами поднепровской Русской земли, которая, получается, оставалась нераздельной.

Таким образом, если ни в летописи, ни в других источниках XI в. нет никаких намёков на существование «архонтов», засвидетельствованных договорами, и если, с другой стороны, думать, что слово бо(л)ярин сохраняет на Руси в XI в. значение, присущее ему в церковнославянских текстах, то надо ожидать, что обозначение бояре закрепляется за неким социальным слоем, представители которого причастны к сфере государственного управления, но не являются (полу-)самостоятельными главами отдельных территорий или центров ни в поднепровской Русской земле, ни где-то ещё и не представляют местные интересы каких-то центров и областей. Подтверждают ли источники XI в. это умозаключение?