Собрание сочинений в одном томе - Владимир Высоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
<1976>
* * *
Ах, откуда у меня грубые замашки?!Походи с мое, поди даже не пешком...Меня мама родила в сахарной рубашке,Подпоясала меня красным ремешком.
Дак откуда у меня хмурое надбровье?От каких таких причин белые вихры?Мне папаша подарил бычее здоровьеИ в головушку вложил не «хухры-мухры».
Начинал мытье мое с Сандуновских бань я, —Вместе с потом выгонял злое недобро.Годен – в смысле чистоты и образованья,Тут и голос должен быть – чисто серебро.
Пел бы ясно я тогда, пел бы я про шали,Пел бы я про самое главное для всех,Все б со мной здоровкались, все бы мне прощали,Но не дал Бог голоса – нету, как на грех!
Но воспеть-то хочется, да хотя бы шали,Да хотя бы самое главное и то!И кричал со всхрипом я – люди не дышали,И никто не морщился, право же, никто!
От ко<го> же сон такой, да вранье да хаянье!Я всегда имел в виду мужиков, не дам.Вы же слушали меня, затаив дыханье,И теперь ханыжите, – только я не дам.
Был раб Божий, нес свой крест, были у раба вши.Отрубили голову – испугались вшей.Да поплакав, разошлись, солоно хлебавши,И детишек не забыв вытолкать взашей.
<1976>
* * *
...Когда я óб стену разбил лицо и членыИ все, что только было можно, произнес,Вдруг – сзади тихое шептанье раздалось:«Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобеНе лучше ль – чаю? Или – огненный напиток...Чем учинять членовредительство себе —Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток».
Он сказал мне: «Приляг,Успокойся, не плачь!»Он сказал: «Я не врач —Я твой верный палач.Уж не за полночь – за три, —Давай отдохнем:Нам ведь все-таки завтраРаботать вдвоем...»
Чем черт не шутит – может, правда выпить чаю,Раз дело приняло подобный оборот?«Но только, знаете, весь ваш палачий родЯ, как вы можете представить, презираю!»
Он попросил: «Не трожьте грязное белье,Я сам к палачеству пристрастья не питаю.Но вы войдите в положение мое:Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.
Молчаливо, прости,Счет веду головам.Ваш удел – не ахти,Но завидую вам.Право, я не шучу —Я смотрю делово:Говори – что хочу,Обзывай хоть кого...»
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,Он говорил, сморкаясь в старое пальто:«Приговоренный обладает как никтоСвободой слова – то есть подлинной свободой».
И я избавился от острой неприязниИ посочувствовал дурной его судьбе.Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?»И я ответил: «Вероятно, так себе...
Ах, прощенья прошу, —Важно знать палачу,Что когда я вишу —Я ногами сучу.Кстати, надо б сперва,Чтоб у плахи мели, —Чтоб, упавши, главаНе валялась в пыли».
Чай закипел, положен сахар по две ложки.«Спасибо...» – «Что вы! Не извольте возражатьВам скрутят ноги, чтоб сученья избежать.А грязи нет – у нас ковровые дорожки».
«Ах, да неужто ли подобное возможно!»От умиленья я всплакнул и лег ничком, —Потрогав шею мне легко и осторожно,Он одобрительно поцокал языком.
Он шепнул: «Ни гугу!Здесь кругом – стукачи.Чем смогу – помогу,Только ты не молчи.Стану ноги пилить —Можешь ересь болтать, —Чтобы казнь отдалить,Буду дальше пытать».
Не ночь пред казнью – а души отдохновенье, —А я уже дождаться утра не могу.Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,Я крикну весело: «Остановись, мгновенье!»
И можно музыку заказывать при этом —Чтоб стоны с воплями остались на губах, —Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам.Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
«Будет больно – поплачь,Если невмоготу», —Намекнул мне палач.«Хорошо, я учту».Подбодрил меня он,Правда, сам загрустил:«Помнят тех, кто казнен,А не тех, кто казнил».
Развлек меня про гильотину анекдотом,Назвав ее карикатурой на топор.«Как много миру дал голов французский двор!» —И посочувствовал убитым гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднен,Был оживлен и сыпал датами привычно.Он знал доподлинно – кто, где и как казнен,И горевал о тех, над кем работал лично.
«Раньше, – он говорил, —Я дровишки рубил, —Я и стриг, я и брил,И с ружьишком ходил,Тратил пыл в пустотуИ губил свой талант, —А на этом посту —Повернулось на лад».
Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,Рубил – должно быть, для наглядности – рукой;А в то же время знать не знал, кто он такой,Невелико образованье палачово.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался.Он дул на воду, грея руки о стекло, —Об инквизиции с почтеньем отозвалсяИ об опричниках – особенно тепло.
Мы гоняли чаи, —Вдруг палач зарыдал:Дескать, жертвы мои —Все идут на скандал.«Ах вы тяжкие дни,Палачова стерня!Ну за что же ониНенавидят меня!»
Он мне поведал назначенье инструментов, —Всё так нестрашно, и палач – как добрый врач.«Но на работе до поры все это прячь,Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь,Водой окатишь и поставишь Оффенбаха —А он примерится, когда ты подойдешь,Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!»
Накричали речейМы за клан палачей,Мы за всех палачейПили чай – чай ничей.Я совсем обалдел,Чуть не лопнул крича —Я орал: «Кто посмелОбижать палача!..»
...Смежила веки мне предсмертная усталость,Уже светало – наше время истекло.Но мне хотя бы перед смертью повезло:Такую ночь провел – не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,Согнал назойливую муху мне с плеча...Как жаль – недолго мне хранить воспоминаньеИ образ доброго, чудного палача!
1977
* * *
Упрямо я стремлюсь ко дну —Дыханье рвется, давит уши...Зачем иду на глубину —Чем плохо было мне на суше?
Там, на земле, – и стол, и дом,Там – я и пел, и надрывался;Я плавал все же – хоть с трудом,Но на поверхности держался.
Линяют страсти под лунойВ обыденной воздушной жиже, —А я вплываю в мир иной:Тем невозвратнее – чем ниже.
Дышу я непривычно – ртом.Среда бурлит – плевать на среду!Я погружаюсь, и притом —Быстрее, в пику Архимеду.
Я потерял ориентир, —Но вспомнил сказки, сны и мифы:Я открываю новый мир,Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города...В них многорыбно, но – не шумно:Нема подводная среда,И многоцветна, и разумна.
Где ты, чудовищная мгла,Которой матери стращают?Светло – хотя ни факелá,Ни солнцамглу не освещают!
Все гениальное и не-Допонятое – всплеск и шалость —Спаслось и скрылось в глубине, —Все, что гналось и запрещалось.
Дай бог, я все же дотону —Не дам им долго залежаться! —И я вгребаюсь в глубину,И – все труднее погружаться.
Под черепом – могильный звон,Давленье мне хребет ломает,Вода выталкивает вон,И глубина не принимает.
Я снял с острогой карабин,Но камень взял – не обессудьте, —Чтобы добраться до глубин,До тех пластов, до самой сути.
Я бросил нож – не нужен он:Там нет врагов, там все мы – люди,Там каждый, кто вооружен, —Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,Забудем и чины, и ранги, —Мы снова превратились в рыб,И наши жабры – акваланги.
Нептун – ныряльщик с бородой,Ответь и облегчи мне душу:Зачем простились мы с водой,Предпочитая влаге – сушу?
Меня сомненья, черт возьми,Давно буравами сверлили:Зачем мы сделались людьми?Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырех,Мы встали, распрямивши спины?Затем – и это видит Бог, —Чтоб взять каменья и дубины!
Мы умудрились много знать,Повсюду мест наделать лобных.И предавать, и распинать,И брать на крюк себе подобных!
И я намеренно тону,Зову: «Спасите наши души!»И если я не дотяну —Друзья мои, бегите с суши!
Назад – не к горю и беде,Назад и вглубь – но не ко гробу,Назад – к прибежищу, к воде,Назад – в извечную утробу!
Похлопал по плечу трепанг,Признав во мне свою породу, —И я – выплевываю шлангИ в легкие пускаю воду!..
Сомкните стройные ряды.Покрепче закупорьте уши:Ушел один – в том нет беды, —Но я приду по ваши души!
1977
