Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров - Борис Камов

Из разведсводок:

«По донесению комбата Голикова он с отрядом из 5 штыков и 1 пулеметом в 11 часов 31 марта (здесь и далее курсив мой. — Б. К.) выступил… для обследования района…

6 часов 1 апреля. Комбат Голиков выступил на деревню Ново-Покровскую для преследования банды Родионова…»

Из донесений комбата Голикова:

«6 часов утра 4 апреля 1922 года. Я выступил с 40 человеками и пулеметом… из Озерного в тайгу…

…5 апреля 1922 года в 12 часов я прибыл в село Божье-Озерное»[127].

Голиков получил сообщение, что отряд Родионова, одного из сподвижников Соловьева, совершил налет на соседнее селение, забрал хлеб и лошадей. У одной старушки даже забрал несколько золотых монет, которые она берегла себе на похороны. (Эта подробность особенно задела Голикова.) Он кинулся со своим отрядом в погоню: следы Родионова вели в тайгу. Через несколько десятков километров Голиков обнаружил брошенную стоянку, прирезанных коней. Сам Родионов ушел еще дальше — на заранее припасенных лыжах.

Голиков вернулся с бойцами в Божье-Озерное. Попарился в бане. Когда сел обедать, произошло вот что.

«Открылась дверь, вошел дежурный по штабу, протянул пакет из серой плотной бумаги, изрядно замызганный и помятый.

— Товарищ командир, это вам, — неуверенно произнес дежурный.

Голиков взял пакет. Крупным почерком на нем было выведено: «Пиридать Голекову срочна». Комбат надорвал конверт. На тонком листе по-писарски изящно и совершенно грамотно было выведено:

«Аркадий Петрович!

Не серчай, что малость пошутковал с тобой и заставил тебя побегать по матушке-тайге. Ты еще молодой, тебе это пользительно для здоровья.

Вообще хочу сказать, что ссориться нам с тобой нечего. И потому приезжай погостить. Самогон, я знаю, ты не пьешь. Так у меня «Смирновская» есть. С честью встречу — с честью провожу. А не сможешь приехать — так и быть, ящичек подброшу. Кто ни есть, передаст.

Подписано послание было той же рукой, что и адрес на конверте.

— Откуда письмо? — резко спросил Голиков у дежурного.

— Принес незнакомый мужик. Сказал, что нашел возле многолавки.

— Приведите его.

— А его нет. Он отдал и ушел. Это было с полчаса назад. Вы парились. Часовой не думал, что письмо спешное, — стал оправдываться дежурный по штабу.

— Это был случайный человек, — заступился взводный Мотыгин. — Через случайных людей Соловьев рассылал и ультиматумы в сельсоветы. Но если мужик получает такой пакет, он боится ослушаться.

После ухода Мотыгина Голиков направился к себе в кабинет. Здесь он швырнул письмо на стол, запер ключом дверь и опустился в жесткое полукресло.

«Допустим, я даю согласие, и мы с Соловьевым встречаемся, — думал Голиков. — Что я могу ему предложить? Чтобы он вышел из тайги и сложил оружие? Да Соловьев расхохочется мне в лицо. Он понимает, что сегодня я ничего с ним поделать не могу. Тогда для чего он меня зовет? Чтобы я пошел к нему в отряд? Но в тайге я Соловьеву не нужен, хотя ему и было бы лестно, если бы я поступил в его "горно-партизанский отряд". Скорее всего, во время выпивки он предложит, чтобы я ему "помогал", то есть стал бы еще одним агентом у его начальника разведки Астанаева…»

«Но обожди, — сказал себе Голиков, — Мотыгин вспомнил, что Соловьев подбрасывал письма и раньше. Вероятно, его люди следят, чтобы пакет попал по назначению. А если я подброшу письмо Соловьеву? Ведь кто-то его подберет? Кто?!»

Голиков взял лист бумаги и написал своим крупным полудетским почерком:

«Иван Николаевич!

Спасибо за приглашение. Я водку-то и свою не пью, а Вашу и вовсе пить не стану. Я лучше из речки, из Июса напьюсь.

Он сразу повеселел, надел китель, отпер дверь и попросил дежурного разыскать Мотыгина. Комвзвода прибежал через несколько минут. Аркадий Петрович протянул ему пакет, на котором было выведено: «Командиру белого горно-партизанского отряда И. Н. Соловьеву. Срочно».

— Что вы его так величаете?

— Существует наука — дипломатия. Она учит даже с врагами разговаривать вежливо. Особенно если вежливость способна помочь делу. Пакет нужно положить на видном месте возле многолавки и посмотреть издали, кто его заберет.

Мотыгин довольно хмыкнул.

— Ясненько. Свое письмо Соловьев мог прислать и с чужим человеком, а забрать должен, кто все время нас тут стережет… Я сделаю вот что, — Мотыгин от удовольствия даже прикусил нижнюю губу, — я пошлю сначала двух ребят поглазастее в дома возле многолавки, они там квартируют, а потом сам положу пакет на крыльцо.

Мотыгин ушел. Голиков, напевая, принялся за работу. Он просмотрел почту, отложил одно письмо и одну разведсводку, которые показались ему любопытными. Четко и подробно, ничего не утаивая, написал в отчете о неудачном преследовании Родионова и отнес фельдъегерю для доставки в Ужур.

Мотыгин вернулся, когда стемнело.

— Письмо забрали, — сказал он, однако вид у него был расстроенный.

— Отлично, — обрадовался Голиков. — Кто взял его: приезжий или кто из местных?

— Этого установить не удалось.

— Что значит «не удалось»? Людей в соседние дома вы послали?

— Послал. Бойцы говорят: пока было светло, письмо лежало. Когда стемнело, оно исчезло. Оба наблюдателя божатся, что не спускали с пакета глаз.

— Но не святой же дух его забрал!

— Кто знает…

Было очевидно: люди Соловьева круглосуточно пасутся возле штаба. При этом они оставались незамеченными.

Над неудачами Голикова потешались сразу в трех местах: в штабе Соловьева, в штабе Сибсводотряда в Ужуре, в штабе ЧОН губернии. Мол, это тебе не Москва. И даже не Тамбовщина. Поражение Голикова. в первой же операции стало как бы коллективным уроком для самонадеянного мальчишки. Уроком, преподанным сразу с двух сторон.

О ликовании «отцов-командиров» на пространстве от Ачинско-Минусинского района до Красноярска Голиков догадывался по намекам в начальственных распоряжениях и по оттенкам реплик во время нечастых телефонных разговоров. То и другое он воспринимал спокойно. Плохо было, что почти не спал: до рассвета сидел за столом.

Наконец, отправил в Красноярск несколько страниц. Это был его рапорт на роскошной разлинованной бумаге. Страницы были заполнены аккуратным полудетским почерком, который со школьных лет уже никогда не менялся.

Голиков помнил, зачем его прислали из Москвы. Не забыл он и про опыт, который был у него за плечами. Аркадий Петрович лаконично обобщил в докладной записке итоги своих наблюдений и обретенного уже здесь, в Хакасии, опыта.

Аркадий Петрович больше ни словом не обмолвился о своей неудаче, которую сильно переживал, но бумага объясняла, почему неудача оказалось возможной.

Дерзость состояла еще и в том, что Голиков, нарушив субординацию, составил бумагу без всякой предварительной договоренности и направил ее прямо командующему губЧОН товарищу Какоулину, минуя непосредственное начальство в лице товарища Кудрявцева.

Аркадий Петрович еще не знал, что предусмотрительный Кудрявцев к этому моменту успел направить по тому же адресу полдюжины доносов на Голикова. Видя в новом комбате опасного конкурента, Кудрявцев, не откладывая, начал готовить крушение карьеры посланца Москвы.

О населении: Советскую власть не любит. Многие жители, особенно хакасы, по преимуществу поддерживают Соловьева.

О противнике: Соловьев — талантлив. Население темное. Такое сочетание позволило атаману создать великолепную разведку. На него работают старики, калеки и даже дети.

Соловьев, особо отмечал Голиков, применяет (в 1922 году!) методы психологической войны. «…То, что среди населения создаются чуть ли не легендарные представления о неуловимости банды (Соловьева. — Б. К.) и ее вожаков, имеет серьезное основание», — подчеркивал Голиков.

Методов было много. Главным среди них стал такой: атаман завел двойников.

Реально это означало вот что: в один и тот же день и час сразу в четырех селениях появлялись четыре отряда Соловьева во главе с «самим». Это наводило мистический ужас на местных жителей и делало Соловьева неуловимым для чоновских отрядов: его никто не выдавал. Население, напуганное сверхъестественным могуществом атамана, помогало Соловьеву чем только могло.

В 1966 году, впервые приехав в Хакасию, я еще застал свидетелей тех событий. Один старик, беседуя со мной, отвел меня в сторону, чтобы никто не подслушал, и полушепотом сообщил: