Анаконда - Георгий Миронов

А вот за старинной брошью с крупным изумрудом в центре и большими брильянтами по краям, странной четырехугольной формы, он поначалу не увидел ничего.

Красивая, скорее всего иноземной работы, «в возрасте» нескольких веков брошь потрясла поначалу размерами изумруда чистой воды. Потом огранкой брильянтов, затем неким очарованием, исходящим от очень старых, дивно сработанных вещиц, принадлежавших в прошлом, несомненно, незаурядным людям. У таких драгоценностей есть своя аура, свое поле. Положительное, отрицательное, нейтральное, но ощутимое даже обычным человеком, не экстрасенсом.

Почему-то Рюбесхагелю показалось, что у вещицы с гигантским изумрудом плохое поле. Вещь изумительно красивая. А поле тревожное.

В какой-то миг ему даже показалось, у броши с зеленым изумрудом был странный кроваво-красный отсвет. Этого не могло быть. С улицы через круглое чердачное окно падал беложелтый свет, сам изумруд обладал столь интенсивным свечением, что забивал любой другой отсвет.

Но кроваво-красное поле Рюбесхагель ощущал совершенно отчетливо. Возможно, неоновая красно-желтая реклама находившегося неподалеку маленького кинотеатра, причудливо отразившись от некоей преграды, дала такой красный сполох. Кто знает...

Во всяком случае, брошь эту он сразу отделил от клада и все последующие годы хранил отдельно.

Часть клада пошла на приобретение дома в центре Фленсбурга, часть на машину, часть на приданое дочери. Когда дела у фленсбургского ювелира пошли в гору, его разыскал приехавший из Мюнхена русский эмигрант Олег Гинзбург (ну, русский, это только в смысле страны, из которой он приехал). Он не был ювелиром, но обладал жесткой хваткой, звериным чутьем и, как ни странно для эмигранта, широчайшими связями среди германских ювелиров, антикваров и аукционистов.

И Рюбесхагель поддался деловому напору Олега, подпал под его странное обаяние, открыл в своем магазине в центре Фленсбурга вначале отдел русского антиквариата, потом русской иконы, потом произведений русских ювелиров. Именно в этом новом отделе он решился впервые выставить на продажу часть вещиц из клада, найденного на чердаке старого дома Гореншмидтов. В очередной свой приезд из Мюнхена Олег долго стоял перед витриной, где переливались бьющими в глаза красками драгоценные камни и изумительной красоты вещицы, созданные многими ювелирами разных стран и эпох; потом молча поднялся на второй этаж, прошел в комнату седой фройляйн Рюбесхагель, которая, как он давно и с раздражением заметил, неровно дышала при его появлении в их доме, и, красиво припав на одно колено, сделал ей предложение.

Свадьбу гуляли скромно. А вот свадебное путешествие было шикарным: Италия, Испания и Португалия.

В городе оценили скромную свадьбу — тут ценят бережливость и скромность, а про то, во сколько молодым обошлось их свадебное путешествие, знали только старик Рюбесхагель и молодой Олег Гинзбург.

Бережливый и осторожный Рюбесхагель выставлял из клада по одной вещице; пока не продаст одну, следующую не показывал. Вещи были дорогие, народ во Фленсбурге бережливый, туристов из других стран немного, и дело двигалось медленно. Так что, когда Олег Гинзбург, еще во время жизни в Ленинграде не раз бывавший в Эрмитаже и умеющий отличить музейную вещь от «лавочной», наконец увидел клад во всем его блеске, он сразу понял, каким богатством владеет.

В том, что именно он будет обладать этим богатством, у Олега сомнений не было.

Через неделю старый Рюбесхагель, привлеченный, должно быть, внеурочным и, казалось бы, беспричинным лаем их добермана-пинчера, высунулся в окно, наклонился, чтобы узнать, что так разволновало пса, вероятно, в голове у старичка помутилось, нездоровая нога не смогла дать нужной опоры, и он с четвертого этажа сковырнулся на мощенный каменной плиткой дворик собственного дома в центре Фленсбурга.

Дочь очень горевала: она любила его как родного отца. Еще счастье, говорили горожане, что отец вовремя успел выдать ее замуж за толкового человека.

Не говорили «за хорошего», как в таких случаях говорят. А за «толкового». Олег не нравился знакомым Рюбесхагелей. Но толковым, конечно же, был. В очень короткий срок он так расширил дело, что про антикварную лавку «Рюбесхагель, Гинзбург и сын» узнали далеко за пределами Фленсбурга.

Ну, «и сын» — это для понта. Детей у них не было. Зато было все остальное. И главное — богатство. Олег так разбогател, что смог расширить свою торговлю антиквариатом с Россией. Впрочем, торговля — это преувеличение. Речь шла о нелегальном вывозе из России краденых антикварных вещей, прежде всего драгоценностей, старинной бронзы, медалей, монет; реже мебели, марок, картин, фарфора. Дело расширялось, требовало большей свободы. А свобода стоит тех денег, которые за нее платишь.

За «коридоры» на границе, за мягкость таможенного досмотра, за режим наибольшего расположения со стороны соответствующих структур, дающих разрешение на вывоз антиквариата, надо платить.

И он подарил Хозяйке брошь-красавицу с огромным изумрудом в обрамлении крупных брильянтов. У хитрого Олега было ощущение, что брошь опасна и удачи ему не принесет. А так может быть. Но, должно быть, он избавился от броши слишком поздно. Она успела отбросить на остаток его короткой жизни кроваво-красный отблеск...

ФИНАНСОВЫЙ ГЕНИЙ ПО КЛИЧКЕ МАДАМ.

ОСТРОВ ЧАД ЖУ ДО

Мадам ее звали в глаза. А за глаза — Анаконда. И не потому, что могла в объятиях своими мощными руками и бедрами задушить любовника. Хотя, сложись так ситуация, наверное, могла бы.

Анакондой ее звали ее же подельники, контрагенты, «товарищи» по бизнесу: если Мадам что решила, добьется своего обязательно.

Надо убрать конкурента, пошлет киллера без раздумий, даже если конкурент из друзей детства, даже если из бывших любовников, из соратников по комсомолу. Но чаще она душила своих противников не шелковой бечевкой киллера, а финансовыми тисками; придумывала комбинацию, ставя фирмача-конкурента в безвыходное положение. И душила. Так год назад она задушила Харунобу Тавабату.

Ах, какой это был тонкий человек, какой тонкий! Когда они познакомились в Москве и пятидесятилетний Тавабату стал любовником тридцатилетней Мадам, он читал ей по утрам стихи Сайге. Вначале на старояпонском, потом в собственном переводе на английском, потом пересказывал по-русски. Он уже прилично говорил по-русски, но вот стихи своих поэтов на простоватый, с его точки зрения, русский еще не переводил. Десять лет он приезжал по делам бизнеса в Москву и каждый раз тайно встречался с Мадам. И у них была ночь любви, после которой Харунобу Тавабату уезжал, увозя с собой воспоминания о жаркой и страстной молодой москвичке, а Мадам прятала в тайник очередную тысячу долларов. Все большие капиталы в мире нажиты нечестным путем. Кто это сказал? Мадам честно отработала свои первые тысячи баксов. Другое дело, что вот ее миллионы действительно на крови. Ну, да в бизнесе иначе нельзя. Чем глубже в него зарываешься, тем больше рискуешь. Тут без крови не обойтись.

Тавабату словно предчувствовал свою смерть. Читал ей любимого Сайге:

В горном селенье,Там, где густеет плющ На задворках хижин,Листья гнутся изнанкой вверх...Осени ждать недолго.

Мадам была не лыком шита. Она попросила знакомого япониста перевести ей одно стихотворение Сайге. И в постели, когда Тавабату лежал, мокрый от усилий, и хриплым своим шепотком читал ей Сайге, однажды ответила:

Шум сосновых вершин...Не только в голосе ветра Осень уже поселилась,Но даже в плеске воды,Бегущей по камням речным...

Тавабату заплакал. Японцы вообще, при всей своей жесткости, люди достаточно сентиментальные. Особенно их трогает, когда человек другой культуры, менталитета проявляет уважение к их национальной культуре.

Харунобу Тавабату предложил ей выйти за него замуж.

Переводчик из Института восточных языков при МГУ получил сто долларов.

Мадам положила в тайник сразу две тысячи долларов.

Харунобу Тавабату стал всерьез думать о том, что энергичную и честолюбивую молодую москвичку можно ввести в его бизнес.

Тонкий и изысканно образованный, Харунобу Тавабату принадлежал к могущественному крылу японских якудза, возглавлял жестокую и сильную группировку «Яндзы-Дмамаконантха», торгующую сильными, жесткими наркотиками и со странами Востока, и со странами Запада, занимая в этом опасном и кровавом бизнесе некое промежуточное, крайне важное для скоординированности действий всех наркодельцов, положение.

Мадам могла выйти за него замуж и сразу стать сверхбогатой и сверхмогущественной... женой. А ей хотелось самостоятельности.

И она предала его. И продала. Бласко Раблесу из Колумбии.