«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев

— Ох, сынок, не знаешь, что ли, какой у меня от стирки ревматизм в пальцах!

Так притворными жалобами на ревматизм отделывалась она и от уговоров снохи.

А теперь вот еще и внук. И хоть бы он один, а то весь учительский совет… Хорошо хоть сноха в фабричной столовой обедает, — чего доброго и она взялась бы за нее. С мальчуганом-то она как-нибудь справится…

Но Рада не подозревала, сколько стыда натерпелся из-за нее в школе внук, как твердо решил он задать ей как следует!

На последнем уроке учительница вызвала Бойко и неожиданно спросила:

— Бойко, правда, что твоя бабушка Рада Илиева не умеет ни читать, ни писать?

Весь класс захохотал и повернулся к Бойко. А он покраснел, как его галстук, вцепился руками в парту и молчал, не в силах вымолвить ни слова. Учительница рассердилась — не на него, а на ребят, и отчитала их.

— Ничего смешного здесь нет, — сказала она. — Хотя тетка Рада и неграмотная, но она хорошая болгарка, лучше чем все фашистские министры, раз она всю войну против гитлеровцев прятала подпольщиков. Не случайно приглашал ее к себе в гости товарищ Георгий Димитров. Он приветствовал ее как жену своего старого товарища, борца против войны. Потому что и дед Бойко был бунтовщиком. Вместе с другими недовольными солдатами он покинул фронт у Добро Поле и отправился в Софию требовать ответа у царя Фердинанда и капиталистов. Немецкие солдаты, охранявшие царя, встретили восставших возле села Владая. Артиллерия начала сильно стрелять. Много болгар при этом было убито. Германская граната разорвала на куски и дедушку Бойко. Тетка Рада потеряла мужа, но не сдалась, не пала духом. Она вырастила своего единственного сына, сделала его коммунистом — чтобы он заменил в борьбе отца.

Вот какая женщина тетка Рада! Из-за вечных стирок и забот она не смогла учиться. Но сейчас она получает пенсию от народной власти и все должны помочь ей. И учителя и Бойко…

Верно, Бойко? — спросила учительница. — Какой же ты отличники командир дружины сентябрят, если бабушке не можешь помочь выучить буквы!

Ребята снова засмеялись, но теперь уже совсем по-другому. Улыбнулся и Бойко, хотя обида его еще не прошла. Подумать только, на весь класс у него одного бабка неграмотная!

— Уж я ей покажу! — грозился он мысленно. — Будет она у меня знать!

И вот теперь, нахохлившись, как петушок, он тянет ее за рукав кофты и требует:

— Нет, ты скажи! Ты запишешься на курсы неграмотных?

— Оставьте меня в покое! — воздела руки тетка Рада. — Чего вы ко мне пристали? Письма мне пишете… — сердилась она, прибегая ко множественному числу, будто и внук участвовал в публичном разоблачении ее позора, — на курсы меня тянете! Своих дел у меня мало?! Мое время прошло! — отмахивалась старуха. — Смотри, как бы ты мне двойку не принес!

Бойко смутился, но не отступил.

— Значит, не хочешь?.. Не хочешь? Не хочешь?.. — повторял он, тщетно стараясь найти такие увесистые слова, которые сломили бы его упрямую бабку, заставили бы ее понять, что, если она не запишется на курсы, он не сможет ни пойти в школу, ни взглянуть на учительницу, ни собрать свою дружину.

— Садись-ка лучше есть, обед простынет, — постаралась Рада уклониться и от ответа и от взгляда устремленных на нее разгоревшихся глазенок.

Знала она, каким голодным бывает в это время внук, и потому нарочно сняла с кастрюли крышку и развеяла ароматное облачко, поднявшееся над яхнией.

— Ну-ка, ну-ка, понюхай! — сама с наслаждением вдыхала она вкусный запах, помешивая ложкой кусочки мяса. — Понюхай — узнаешь, что такое попская яхния!

Но он так и не узнал, какое кулинарное чудо она приготовила, зато она — она еще раз могла убедиться, что не только ее внуком, но и внуком старого упрямца Илии был этот худенький кудрявый мальчик.

И — смотри ты — точно так же, как тот, он нагнул голову, и, метнув на нее из-под нахмуренных бровей сердитый взгляд, топнул ногой, и закричал:

— Не буду я есть! Не нужна мне твоя яхния, ешь ее сама!

Тут уж старуха разволновалась всерьез.

— Бойко, ты куда? Слышишь, что я тебе говорю?..

Но внук захлопнул за собой дверь соседней комнаты.

В этой комнате, как раз над кроватью Бойко, висели в одинаковых позолоченных рамках две увеличенные фотографии — отца и деда Бойко, владайского повстанца и родопского партизана.

Для мальчика это были не просто портреты, а настоящие обитатели маленького домика. Их первыми видел он по утрам, как только открывал глаза, с ними прощался, засыпая вечером.

— Спокойной ночи, дедушка Илия! — по очереди кивал он головой портретам, — спокойной ночи, милый татко!

Каждый вечер у матери и у бабки находился повод рассказать мальчику что-нибудь новое об этих людях. И так как правдивые рассказы женщин чередовались с вымышленными историями из сказок, мальчик порой путал, кто чудовище-фашист и кто — огнедышащий змей, кто на самом деле существовавший герой, такой, как его отец, и кто — сказочный юнак, подобный пастуху Панко.

Соседство портретов на стене, рассказы об отце и деде как-то сблизили их в сознании ребенка. Ему казалось, что оба они жили в одно время, вместе сражались с чудовищами, помогали друг другу.

Вбежав в комнату, мальчик впился взглядом в молодое, улыбающееся лицо отца.

— Папа! — воскликнул он с таким отчаянием, как будто портрет и в самом деле мог понять его горе. — Видишь, какая у меня бабка!

Слезы брызнули у него из глаз и покатились по краям дрожащих губ, капая на сбившийся набок галстук.

А на кухне растерянная старуха беспомощно оглядывалась по сторонам, как будто что-нибудь здесь могло помочь ей справиться с тем, что поднималось у нее в груди, душило ее… В сердцах захлопнула она створки окна, чтобы хоть георгины на нее не таращились.

— Еще это проклятое письмо! — прошипела она и схватила белый листок, но не разорвала, не скомкала его, а только сердито шлепнула на стол между двумя так и не понадобившимися салфетками.

В это мгновение до ее слуха донеслись отчаянные