Эмма - Джейн Остен

– Она поняла все, уверяю вас. Все до последнего словечка. С тех пор ни о чем другом она и говорить не может. Жаль, что вы не слышали, как она говорит об этом… как искренне и с каким великодушием! Жаль, что вы не слышали, как она превозносила вашу терпимость – вы с батюшкой всегда окружали ее такой заботой, в то время как ее общество, видимо, было для вас столь утомительным.

– Ах! – воскликнула Эмма. – Знаю, она добрейшее на свете создание, однако вам, должно быть, известно, что в ней несчастным образом смешались черты, достойные уважения и вместе с тем осмеяния.

– Да, смешались, – отвечал он, – признаю! И будь она богата, вполне допускаю, что скорее смешные черты возобладали бы над добрыми. Будь она женщиной состоятельной, я бы не кидался на ее защиту при любой безобидной нелепости и не стал бы ссориться с вами из-за вольности в обращении. Будь она равна вам по положению… но, Эмма, подумайте, дело с нею обстоит совершенно иначе. Она бедна! Она, рожденная в богатстве и довольстве, вынуждена терпеть лишения, и, если она доживет до старости, возможно, ее ожидает еще большая нищета. Ее положение должно было бы внушить вам сострадание к ней. Вы поступили скверно, очень скверно! Вы, которую она помнит еще малышкой, вы росли у нее на глазах! Она помнит времена, когда заслужить ее внимание было для вас честью… И вот теперь вы у всех на глазах, на глазах у ее племянницы, на глазах у людей, многие из которых, несомненно, в своих суждениях о ней и отношении к ней будут руководствоваться вашим поведением, вы походя, из минутной гордыни, посмеялись над ней, унизили ее… Ваш поступок не делает вам чести, Эмма! Он также не делает чести мне, однако я почитаю за долг и буду, буду, пока могу, говорить вам правду, на деле доказывая вам, что я вам друг, – самым справедливым, беспристрастным отношением, которое со временем вы оцените больше, чем сейчас.

За разговором они не заметили, как подали карету. Прежде чем она нашлась с ответом, он уже помог ей сесть внутрь. Он превратно истолковал чувства, заставившие ее отвернуться и упорно молчать. Эмма просто злилась на себя, чувствовала горькую обиду на себя и раскаивалась. Говорить она была не в силах и, усевшись, на мгновение в бессилии откинулась на спинку сиденья. Затем, упрекая себя за то, что не попрощалась с ним, никак не ответила, покидает его с угрюмым видом, она высунулась из окошка, готовая окликнуть его, помахать рукой, показать, что он заблуждается, – но было уже поздно. Он повернул назад, а лошади уже затрусили по дороге к дому. Она все глядела ему вслед, но тщетно! Скоро, как ей показалось, на огромной скорости, карета уже спустилась с горы, и все осталось позади. Эмму мучила невыразимая досада, она почти не скрывала своих чувств. Никогда прежде не была она так взволнована, пристыжена, опечалена. Она получила горький урок. Невозможно было отрицать его правоту. Она чувствовала это всем сердцем. Как могла она быть такой жестокой, такой бессердечной по отношению к мисс Бейтс! Как могла так уронить себя в глазах того, чьим мнением дорожила! И как могла расстаться с ним, не сказав ни единого слова благодарности, сожаления, вообще ни единого доброго слова! Как он, должно быть, страдает!

Время не избавило ее от терзаний. Чем больше она размышляла, тем тяжелее становилось у нее на душе. Никогда прежде не была она столь подавлена. К счастью, у нее не было необходимости ни с кем говорить. В карете с нею сидела только Харриет, которая, казалось, сама была не расположена к общению, и почти весь путь домой Эмма чувствовала, как слезы бегут у нее по щекам, и она – как ни странно – даже не пыталась их сдержать.

Глава 44

Весь вечер злополучная прогулка на Бокс-Хилл не давала Эмме покоя. Трудно сказать, как отнеслись к поездке остальные ее участники. Они, каждый в своем доме и каждый на свой лад, возможно, были способны предаваться приятным воспоминаниям; однако, на ее взгляд, утро было потрачено впустую – она не получила никакого удовольствия и не могла вспоминать о поездке без отвращения. Даже игра в триктрак с отцом весь вечер была по сравнению с прогулкой блаженством. Вечером она поистине наслаждалась, ибо эти сладчайшие часы всецело посвятила любимому батюшке. Эмма была уверена в том, что отец обожает ее и безоговорочно одобряет любой ее поступок. Даже понимая, что такая вера с его стороны, может, и не совсем ею заслужена, она тем не менее считала, что камня в ее огород здесь никто не бросит. Она надеялась, что как дочь вовсе не бесчувственна. Здесь-то никто не бросит ей горького упрека: «Как могли вы быть столь черствой по отношению к своему батюшке? Мой долг говорить вам правду, и я буду ее говорить, покуда могу». Мисс Бейтс никогда больше… нет-нет! Если Эмма окружит ее вниманием и заботой, она имеет надежду на прощение. Эмму мучили угрызения совести. Как часто она не выказывала к мисс Бейтс должного уважения; наверное, она была к ней более небрежна в мыслях, чем в поступках: да, она бывала и насмешлива, и нелюбезна. Однако больше такого не повторится. Завтра же утром она придет к мисс Бейтс, извинится, покается и тем самым положит начало новым, ровным и добрым отношениям.

С наступлением утра решимость Эммы нисколько не ослабела, она вышла из дому рано, чтобы ничто не помешало ей. Вполне вероятно, думала она, что по пути ей встретится мистер Найтли или, может, он зайдет к мисс Бейтс в то время, когда и она будет там. Ну и пусть! Ей нечего стыдиться – пусть он увидит, насколько глубоко и искренне она раскаивается. Во время прогулки она не сводила глаз с Донуэлла, однако дорога была пустынна.

– Хозяйки все дома!

Никогда она так не радовалась этим словам, никогда не переступала порога дома Бейтсов, не поднималась по лестнице с таким желанием обласкать соседей, а не сделать им одолжение – втихомолку, в кулачок посмеиваясь над нелепыми любезностями хозяйки.

Ее появление вызвало суматоху: за дверью забегали, заговорили. Она услышала голос мисс Бейтс, которая приказывала горничной поторапливаться, служанка выглядела испуганно и неловко, она попросила ее секундочку подождать, но вскоре – очень быстро – впустила ее. Эмме показалось, что тетушка с племянницей поспешно скрылись от нее в смежной комнате. Джейн, которую она увидела мельком, выглядела не лучшим образом, и прежде, чем дверь за обеими затворилась, Эмма услышала обращенные к племяннице слова мисс Бейтс:

– Как хочешь, дорогая, но я скажу, что ты не встаешь с постели, ведь ты на самом деле больна.

Бедная старушка миссис Бейтс, вежливая и скромная, как обычно, выглядела так, словно не совсем понимает, что, собственно, происходит.

– Боюсь, Джейн неважно себя чувствует, – сказала она, – впрочем, я не знаю… мне говорят, что с ней все хорошо. Не сомневаюсь, мисс Вудхаус, моя дочь сейчас придет. Надеюсь, вы найдете для себя стул. Жаль, что Хетти ушла. Я почти ничего не могу… Нашли стул, сударыня? Вам удобно? Погодите минуточку, она сейчас выйдет. Эмме стало не по себе. На миг она испугалась, что мисс Бейтс умышленно избегает ее. Вскоре мисс Бейтс вышла к ней:

– Я так счастлива и столь вам обязана!

Но совесть подсказала Эмме, что в голосе хозяйки не слышно прежней радости, а говорит и двигается она как-то принужденно. Однако Эмма надеялась, что с помощью участливых расспросов о здоровье мисс Ферфакс ей удастся проложить путь к возобновлению прежней дружбы. И надежды ее немедленно оправдались.

– Ах, мисс Вудхаус, как вы добры! Полагаю, вы слышали… и пришли, чтобы доставить нам радость. То есть, по мне, это не совсем радость, – при этих словах она смахнула набежавшую слезинку, – но нам будет очень тяжко расстаться с нею теперь, после того, как она так долго пробыла с нами… И именно сегодня у нее ужасно болит голова… Все утро она писала, знаете ли – такие длинные письма! Написала полковнику Кемпбеллу и миссис Диксон. «Голубушка, – сказала я, – так и ослепнуть недолго!» Потому что в глазах у нее постоянно стояли слезы. Ничего удивительного, знаете ли, ничего удивительного. Ей предстоит большая перемена, и, хотя ей неслыханно повезло – по-моему, еще ни одной молодой женщине не удавалось с первого же раза попасть на такое хорошее место… не сочтите, мисс Вудхаус, нас неблагодарными! Ей так удивительно повезло! – Мисс Бейтс снова смахнула слезы. – Бедняжечка Джейн! Передать невозможно, как сильно мучает ее головная боль. Видите ли, когда очень больно, трудно в полной мере ощущать благодарность… Вы бы и не подумали, как несказанно рада она получить это место. Вы извините ее за то, что она к вам не вышла – она не в состоянии… ушла в свою комнату… Я настаивала, чтобы она легла. «Дорогая, – сказала я, – я скажу, что ты лежишь в постели», однако она не легла, она ходит по комнате. Но теперь она заявляет, что, раз она покончила с письмами, скоро ей станет лучше. Она будет крайне сожалеть, мисс Вудхаус, что не смогла выйти к вам, но с вашей добротой вы простите ее. Поверьте, мне так стыдно, что пришлось держать вас под дверью! Поднялась небольшая суматоха… потому что вышло так, что мы не слышали стука в дверь и, пока вы не оказались на лестнице, понятия не имели, что к нам кто-то идет. «Это наверняка миссис Коул, – сказала я Джейн, – положись на меня. Кто еще придет так рано?» – «Ладно, – отвечает она, – все равно рано или поздно придется это вынести, так почему не сейчас?» И тут входит Патти и объявляет, что пришли вы! «Ах, – говорю, – это мисс Вудхаус! Уверена, тебе захочется с нею повидаться». – «Я не могу никого видеть», – ответила она, вскочила и убежала – вот почему вам пришлось ждать… Ах, как нам стыдно и неловко! «Если тебе нужно уйти, дорогая, – сказала я, – значит, нужно… Я скажу, что ты не встаешь с постели».