Правила виноделов - Джон Ирвинг

– Я думаю, с ним случилось одно из двух. Или он с ней не спит, потому что она не хочет, и тогда он вспоминает, что потерял. Или он с ней спит – и тогда тем более вспоминает, – сказала Мелони.

– Ха! Это уж точно, – согласилась Лорна. Ей Мелони тоже понравилась. – У меня есть друзья, – сказала она. – Мы ходим вместе в кино, в пиццерию, ну ты понимаешь.

Мелони кивнула, хотя сама она ни в пиццерию, ни в кино не ходила. Лорна была худая, Мелони отличалась дородством, у Лорны всюду торчали кости, у Мелони – телеса; Лорна была хрупкая блондинка с бледным личиком, часто кашляла; Мелони – смуглая великанша, с легкими, которые работали как самый мощный вентилятор. И при всем том они скоро стали неразлучны.

Даже попросили, чтобы на конвейере их поставили рядом, но получили отказ: приятельские отношения, а тем более болтовня на конвейере не поощрялись – снижают производительность труда. Так что Мелони работала рядом с Лорной только в те дни, когда рабочих за конвейером по какой-то причине переставляли, и ей постоянно приходилось выслушивать с одной стороны кудахтанье Дорис, с другой – чертыхания «Уолли на колесах», как его все звали, то и дело ронявшего шарики. Но эта вынужденная разлука на время работы только усиливала их обоюдную привязанность. В ту субботу они вместе работали сверхурочно и места на конвейере у них были рядом.

Как раз в то время, когда Кенди с Гомером ехали по мосту через Кеннебек, приближаясь к центру Бата, Лорна опустила за пазуху Мелони шарик. Это был условный знак, приглашающий к короткой беседе.

– Сегодня в городе идет фильм с Фредом Астером, – сказала она, сплюнув жевательную резинку. – Пойдем посмотрим!

Хотя в голосе миссис Гроган не было отработанной годами сердечности доктора Кедра, она постаралась вложить всю силу чувств в традиционное вечернее прощание.

– Давайте порадуемся вмести с Мэри Агнес Корк, – проникновенно сказала она и, услыхав в ответ всхлипывания, с жаром продолжала: – Мэри Агнес Корк нашла семью. Спокойной ночи, Мэри Агнес!

Кто-то плакал в подушку, кто-то зажал рот рукой, были слышны и громкие рыдания.

– Давайте порадуемся вместе с Мэри Агнес Корк! – умоляла миссис Гроган.

– Заткнись! – произнес в темноте чей-то голос.

– Мне больно это слышать. Нам всем очень больно. Спокойной ночи, Мэри Агнес! – надрывалась миссис Гроган.

– Береги себя, Мэри Агнес, – прошептал кто-то.

«О господи! Конечно береги», – подумала миссис Гроган. У нее самой из глаз хлынули слезы. «Да, Мэри Агнес, да, береги себя!»

Доктор Кедр уверял миссис Гроган, что новая семья Мэри Агнес – как раз то, что нужно такой большой девочке. Эта молодая пара покупала, продавала и реставрировала древности. Работа отнимала у них все время, и маленького ребенка они не могли взять. Но по вечерам и воскресным дням готовы воспитывать подростка. Молодая женщина была очень привязана к младшей сестренке, ей сейчас так недостает ее милой болтовни, сказала она доктору Кедру. (Сестренка вышла замуж за иностранца и уехала за границу.)

И живут они в Бате, а к Бату Уилбур Кедр питал особые чувства; он был давно в переписке с патологоанатомом Батской больницы; старушка Клара – его подарок.

Так что доктор Кедр был вполне доволен, что Мэри Агнес едет в Бат.

Мэри Агнес не захотела менять имя; и вновь обретенные родители позволили ей сохранить не только имя, но и фамилию – ведь Корк-Каллахан в самом деле красиво звучит. На вкус миссис Гроган, пожалуй, немного современно, но ей было приятно, что придуманные ею имя и фамилия не канут в небытие, как многие другие.

– Относись к нам как к друзьям, – сказали ей Тед и Петти по дороге домой.

И сделали первый дружеский жест – повели Мэри Агнес в кино. (Мэри Агнес, конечно, никогда в кино не бывала.) Люди они были крепкие и здоровые, кинотеатр, по их мнению, находился рядом, и они отправились туда пешком; идти пришлось долго, зато они преподнесли Мэри Агнес наглядный урок, чем фокстрот отличается от вальса. Декабрьские тротуары были скользкие и блестящие от луж, но Тед и Петти как бы готовили Мэри Агнес к чуду чечетки, которое ей предстояло увидеть. Фред Астер был фантастический чечеточник.

С реки дул мокрый холодный ветер, и у Мэри Агнес привычно заныла ключица. Когда же пришлось выделывать на льду пируэты, боль резко усилилась, стала пульсировать и плечо онемело, она поскользнулась и чуть не упала, но успела ухватиться за крыло грязного зеленого фургона, стоявшего у самого тротуара. Подбежала Петти, отряхнула ей пальто. У кинотеатра в густеющих сумерках стояла в кассу длинная очередь. На заледеневшей дверце фургона Мэри Агнес увидела красное яблоко с монограммой «У. У.» и надписью «Океанские дали». Она сразу узнала и эту эмблему, и надпись. Она видела их на том «кадиллаке»; тогда вокруг него стояли с протянутыми руками сироты, а поодаль – высокая красивая девушка. И молодой человек раздавал всем сласти. Значит, они здесь! Та самая пара из волшебной сказки! Ведь это они увезли Гомера. Может, и Гомер с ними! И Мэри Агнес стала вертеть по сторонам головой.

А Гомеру и Кенди так и не удалось отыскать ресторанчик, рекомендованный Реем. Они зашли в две-три итальянские пиццерии, в каждой подавали пиццу, сандвичи с дарами моря и пиво, но все были битком набиты рабочими с верфи – яблоку негде упасть. Они съели пиццу в машине и загодя подъехали к кинотеатру.

Стоя перед кассой, Гомер открыл бумажник и вдруг подумал: а ведь ему никогда в жизни не приходилось еще вот так, стоя на ветру, расплачиваться за билеты в кино. Повернулся спиной к ветру, но и это не помогло, долларовые бумажки рвались у него из рук; Кенди поднесла ладони к бумажнику – так загораживают от ветра пламя свечи – и благодаря этому сумела схватить драгоценный завиток с ее лобка, вырванный ветром из бумажника и прильнувший к обшлагу ее пальто. Они оба бросились ловить его, Гомер даже уронил бумажник, но Кенди опередила и теперь крепко сжимала завиток в кулаке, на который тут же легла рука Гомера.

Они отошли от билетной кассы – в кинотеатр уже тоненьким ручейком вливались зрители. Завиток был в кулаке Кенди, кулак в руке Гомера. Он не хотел, чтобы она разглядела содержимое своего кулака. Но Кенди знала, что она держит. Свидетельством тому – лицо Гомера, как, впрочем, и сам завиток.

– Хочешь, пойдем погуляем? – прошептала она.

– Да, – кивнул Гомер, не выпуская ее руки.

Они отошли от кассы и спустились к реке. Кенди посмотрела на воду и прижалась к Гомеру.

– Ты, наверное, коллекционер, – сказала она тихо, но так, чтобы шум реки не заглушил голоса. – Собираешь завитки с женских лобков. У тебя для этого была возможность.

– Нет, – сказал Гомер.

– Но ведь это правда волосы с лобка? – сказала она, стараясь вырвать кулак из руки Гомера. – Мои волосы, да?

– Точно, – ответил Гомер.

– Зачем они тебе? Только говори правду.

Гомер никогда никому еще не говорил: «Я тебя люблю» – и понятия не имел, как трудно произнести эти слова. И конечно, он объяснил себе незнакомую боль, сжавшую сердце (мускульный мешок в груди), недавним известием, вычитанным в письме доктора Кедра. То, что он чувствовал, было любовью, а он подумал, сердечный приступ. Он отпустил кулак Кенди, прижал обе руки к груди. Ему уже чудилось холодное прикосновение прозекторских щипцов, он знал, как вскрывают трупы. Никогда в жизни ему еще не было так трудно дышать.

Кенди взглянула на него, увидела его лицо, кулак сам собой разжался, она схватила Гомера за руки. И конечно, светлый завиток вырвался на свободу, порыв ветра подхватил его, закружил над рекой и унес во тьму.

– Тебе плохо? Это сердце, да? – спросила Кенди. – О господи, не говори ничего и ни о чем не думай!

– Сердце? – сказал Гомер. – Ты знаешь про мое сердце?

– И ты уже знаешь? Пожалуйста, не волнуйся! – умоляла она.

– Я тебя люблю, – слабо прошептал Гомер, точно это были его последние в жизни слова.

– Знаю. Но не думай об этом. Ради бога, не волнуйся. Я тоже тебя люблю.

– Любишь?

– Да, и Уолли тоже, – поспешила прибавить Кенди. – Я люблю тебя и Уолли. Но пожалуйста, не волнуйся. И ни о чем не думай.

– Откуда ты знаешь о моем сердце? – спросил Гомер.

– Мы все знаем. И Олив, и Уолли.

То, что было не очень внятно изложено в письме доктора Кедра, в устах Кенди прозвучало с непреложностью факта, и сердце у него затрепыхалось еще сильнее.

– Не думай о своем сердце, Гомер! – сказала Кенди, крепко обнимая его. – Не волнуйся ни из-за меня, ни из-за Уолли и вообще ни из-за чего.

– О чем же мне думать?

– О чем-нибудь хорошем. – Она посмотрела ему в глаза и неожиданно сказала: – Не могу поверить, что ты все это время носил в бумажнике мои волосы. – Но, увидев, что Гомер нахмурился, прибавила: – В общем, ладно, я, кажется, понимаю. И из-за этого не волнуйся. Хотя это странно, но в этом есть что-то романтическое.