Тирза - Арнон Грюнберг

на кухню. Провел вечер — громко сказано. Не вечер, от силы полчаса. Он подумал об Эстер без грусти или сожаления, скорее с легкой неловкостью и одновременно смутным желанием снова почувствовать ее запах, острый запах счастья.

Эстер так и не вернулась, чтобы отдать сдачу. Хофмейстеру было не жалко денег, но ему хотелось поговорить с Эстер до отъезда Тирзы. Он хотел увидеться с ней, чтобы объясниться, на этот раз как следует, обстоятельно, убедительно. Рассказать, почему он когда-то решил отказаться от любви и почему сейчас тот отказ перестал был для него приоритетом. Но он тем не менее хотел пожелать ей успеха, если она соберется от чего-то отказаться. У нее наверняка получится. Она умная девочка.

Скорее всего, он хотел увидеться с ней еще раз, чтобы в чем-то убедиться, хоть он толком и не знал, в чем именно.

Когда он понял, что она не придет ни ради того, чтобы отдать деньги, ни поужинать, то сначала смирился с неизбежным. Ей придется жить дальше без объяснений. Без прощального разговора. Он останется в ее жизни как чей-то отец, который не смог удержать себя в руках. Человек, который забыл, что такое самоконтроль, и при этом вдруг почувствовал себя на удивление счастливым. Или, по крайней мере, живым. Впервые за очень долгое время по-настоящему живым.

Он не решился спросить у Тирзы: «Слушай, как там дела у Эстер без буквы „ха“?»

Об инциденте в сарае они не говорили. И о самом празднике не говорили. И двух дней не прошло, а ничего этого как будто никогда и не было.

Но спустя какое-то время после того, как он принял решение смириться с неизбежным, Хофмейстер зашел вечером в комнату Тирзы — она как раз была у Мохаммеда Атты — и стал искать в ее вещах номер телефона Эстер. В ящике письменного стола он нашел список учащихся ее класса гимназии Фоссиуса. Там были фамилия Эстер, ее адрес и телефон.

В тот же вечер, пока его супруга принимала ванну, он позвонил Эстер из кухни. Трубку снял какой-то мужчина, наверное ее отец.

— Моя фамилия Хофмейстер, — представился он. — Я хотел бы поговорить с Эстер.

Никто не задал ему никаких вопросов, не сделал никаких замечаний. Мужской голос сказал только:

— Минутку, пожалуйста.

И через пару секунд трубку взяла Эстер. «Я действительно идиот», — подумал Хофмейстер.

— Здравствуй, Эстер, — сказал он. — Это Йорген Хофмейстер, отец Тирзы, помнишь меня?

— Да.

— Прости, что беспокою, но ты должна мне сдачу.

— Сдачу?

— От поездки на такси. Я дал тебе сто евро. А тебе нужно было в Амстелфейн. Такая поездка не стоит сто евро, даже на такси.

Он протер указательным пальцем столешницу.

— А, точно, там было вроде сорок евро. Значит, мне надо отдать вам шестьдесят? Можно я переведу на счет?

Ему показалось, что домой вернулась Тирза, но это был просто сквозняк. Наверное, Тирза осталась на ночь у Атты. Она оставалась у него все чаще.

— Лучше отдай мне наличные. Так будет удобнее. Может, выпьем кофе завтра днем? Где-нибудь у нас тут поблизости. Напротив старого городского музея есть приличное кафе.

Тишина.

— Алло? Эстер?

— Да. Ладно, — сказала она. — Завтра днем?

— В четыре?

На следующий день без пяти четыре он сидел в кафе напротив городского музея, для чего пораньше вернулся из аэропорта. Рядом с ним на стуле лежал его портфель, он читал вчерашнюю газету. Даже старые газеты Хофмейстер не находил скучными.

Она появилась в десять минут пятого, на этот раз снова в джинсах и застиранной рубашке.

Стул рядом с ним был свободен, но она села напротив.

Он подумал, что надо было выбрать другое кафе, подальше от дома, хотя в происходящем не было ничего предосудительного. И не будет. Завершающий и объясняющий разговор. Что может быть невиннее?

Они сидели напротив друг друга, подруга его дочери, которая на самом деле не была ее подругой, и Хофмейстер.

— Это моего дедушки, — сказала она и потерла пальцами ткань на рубашке.

— Вот как? Ты часто носишь одежду своего дедушки?

— Я еще ношу вещи моего отца.

Она посмотрела на него дерзко, но не вызывающе. Немного высокомерно, но при этом естественно, как будто сожалела, что мир не нуждался в ее одобрении.

— Как дела?

— У кого?

— У тебя, — улыбнулся Хофмейстер. — Конечно же, у тебя, Эстер.

— Хорошо.

— Что будешь пить?

— Давайте красное вино.

Он заказал для Эстер бокал красного вина и, хотя сам собирался ограничиться кофе, заказал вина и себе. Ведь был уже почти вечер, можно сказать. Он аккуратно сложил газету. Война с терроризмом по-прежнему продолжалась.

Когда они оба отпили вина, он вдруг почувствовал себя намного спокойнее, что его удивило. Он был на редкость спокойным. И как будто снова немного живым.

О том, что случилось в сарае, они не говорили. Так было лучше. Что говорить о том, что случилось и прошло.

— Какие у тебя планы? — спросил он. — Получается отрицать любовь?

— У меня каникулы. Я ничего не делаю. У меня много времени. У меня в ежедневнике одни белые пятна. — Она сделала большой глоток вина, облизала губы и спросила: — А как Тирза?

Он кивнул:

— Хорошо. Отлично. Она сейчас у своего друга. Собирается в путешествие. В Африку.

Разговор шел совсем не так, как он запланировал, не так, как он себе представлял.

— Может, ты помнишь, — сказал он и стал говорить все тише, как будто собирался раскрыть ей какую-то тайну, — что я когда-то давно собирался отказаться от любви, объявить ее мертвой. Это должен был быть настоящий проект, с подробными описаниями, планом действий, такой мощный научный труд. Серьезно обоснованный. С весомыми доказательствами.

— И что?..

— В моем архиве еще осталось много материалов, если вдруг тебе интересно, если ты хотела бы углубиться в эту тему.

Она медленно покачала головой, снова как будто немного высокомерно.

— Нет, господин Хофмейстер, — сказала она, — я не собираюсь писать никаких трудов. Я просто знаю, как все есть на самом деле. И этого мне достаточно.

Они посмотрели на прохожих. На проезжающие мимо трамваи. Такси.

К своему собственному удивлению, он вдруг сказал:

— Мне приятна твоя компания. — И тут же исправился: — Я нахожу твои идеи такими свежими и интересными.

Она опять покачала головой:

— У меня нет никаких идей. Я просто знаю, как все устроено.

Из нагрудного кармана дедушкиной рубашки она достала шестьдесят евро и положила на стол.

— Сдача, — сказала она.

— Ах да, это… Это совсем не важно.

— Но я же за этим приехала. — Она посмотрела на него с