Тирза - Арнон Грюнберг

до сих пор была похожа на ту женщину, которой она была давно, очень-очень давно: женщиной, которая не без оснований верила, что весь мир лежит у ее ног. Когда Хофмейстер познакомился с ней, мир носил ее на руках. А что же сейчас? Руки устали. Мир оказался изменчивым.

Теперь они остались на пороге вдвоем, отец и дочь. Отец нервничал сильнее дочери, крутил на пальце ключи от машины, теребил полу жакета, что-то искал в карманах. Потом взял дочь за руку и сжал ее.

— Может, ты ему позвонишь? — спросил он.

— Он сейчас придет.

Они простояли еще две минуты, три минуты, десять минут. Молча. Мужчина, который готов был расстаться со всем на свете, и его дочь, которая собиралась путешествовать по этому свету.

Пока она наконец не воскликнула:

— Вон же он!

Она повернула голову вправо, в сторону улицы Якоба Обрехта, и Хофмейстер посмотрел туда вместе с ней.

Он увидел, что к ним под дождем приближается человек в спортивном костюме с сумкой на плече. «Мохаммед Атта, — подумал он. — Явился. Вернулся. Он снова здесь. Как же она этого не видит?»

Тирза помчалась ему навстречу. Хофмейстер остался на пороге и смотрел, как они обнимаются. Он следил за каждым ее движением, он не отводил глаз от руки Атты, которая скользила по спине его дочери. Его передернуло.

Потом они вдвоем направились к Хофмейстеру, очень близко друг к другу.

Атта протянул отцу Тирзы руку.

— Я ведь заставил вас ждать не очень долго? — спросил он.

— Четверть часа, — ответил Хофмейстер. — Не более того.

Он открыл багажник своего автомобиля и затолкал спортивную сумку Атты рядом с лопатой.

— Не слишком много вещей для человека, который собирается в дальнее путешествие. Это даже не рюкзак.

— Если мне что-то понадобится, я всегда смогу это купить, а одежда в Африке сохнет очень быстро, — сообщил Атта с таким видом, будто знал этот континент как свои пять пальцев.

— Это верно, — кивнул Хофмейстер. — В Африке все быстро сохнет. Он вспомнил отпускные постирушки в Италии. Он вспомнил их каникулы, когда они еще были семьей, семьей, которая была более или менее целой. Более или менее.

Хофмейстер забрался за руль и включил дворники. Тирза села рядом с ним. Атта остался один на заднем сиденье.

Разговор не клеился. До Утрехта они едва ли обменялись парой фраз. Тирза включила свой айпод. Атта время от времени дремал, Хофмейстер поглядывал на него в зеркало заднего вида.

Последний кусок пути прошел веселее. Они завели вполне приличную дискуссию о плюсах и минусах помощи развивающимся странам.

Когда они приехали, Тирза быстро заняла комнату, которая считалась гостевой еще при жизни родителей Хофмейстера. Атта слонялся по саду и время от времени нюхал цветы. Через некоторое время он пришел в гостиную, и они с Тирзой стали играть в скрабл у камина.

Мохаммед Атта играет в скрабл. Интересно. Кто бы мог подумать?

Сам Хофмейстер отправился поработать в саду. Ему нужно было сбросить с себя напряжение от поездки, напряжение того, что ощущалось как ненужный и никчемный остаток: последний отрезок его жизни.

Время от времени он заглядывал в комнату через окошко и видел, что его дочь и ее друг увлечены настольной игрой. Это его успокаивало.

Теперь, когда его дети выросли и вылетели из родительского дома, ему нужно было учиться умирать. Но он не знал, где и у кого мог бы этому научиться.

Примерно в половине второго он зашел в гостиную и спросил:

— Вы проголодались? Хотите есть?

— Есть пока не хотим, — отозвалась Тирза. — Но мы ужасно замерзли.

— Я зажгу камин, — сказал Хофмейстер. — Я, честно говоря, понадеялся, что мы сможем поужинать в саду сегодня вечером. А получается какая-то зимовка.

Ему пришлось повозиться, но камин все-таки разгорелся, а у Хофмейстера от стояния на коленках разболелась спина. Хотя, наверное, не разболелась, это было слишком сильно сказано, просто он вдруг почувствовал свою спину. А такого ощущения у него никогда еще не было.

Когда огонь наконец-то набрал силу, для чего ему пришлось долго дуть и орудовать кочергой, Хофмейстер несколько минут простоял с кочергой в руке. Это было так красиво, что он даже позабыл, где находится. Он был человеком, для которого все уже почти закончилось, и все-таки он сейчас смотрел на огонь, и этот огонь будил в нем забытые и совсем не сентиментальные воспоминания о его родителях, юности и школьных годах.

Только громкое «Пап!» выдернуло его из воспоминаний.

— Папа! — снова позвала Тирза. — Я сделаю горячие бутерброды, ты будешь?

— Я сам сделаю, — быстро сказал он. — А ты лучше посиди.

Он повесил кочергу на подставку, вытер руки о старые штаны, в которых возился в саду, и несколько секунд смотрел на слово, которое складывала его дочь на доске.

— Мне, пожалуйста, только с сыром, — сказал Атта.

— О, так ты тоже хочешь тост?

— Да, пожалуйста. И если можно, только с сыром.

— Без проблем, — сказал Хофмейстер, не отрывая взгляда от игры. У Тирзы это здорово получалось, скрабл. — У нас в семье мы едим тосты с сыром и помидорами, мы не любим ветчину, нам не нравится липкое мясо.

В большой сковороде он разогрел три бутерброда с сыром и помидорами. Родители Хофмейстера так и не обзавелись тостером.

Он съел свой тост за столом в гостиной, пока Тирза и Атта продолжали собирать слова. Каждые три секунды он вытирал рот бумажной салфеткой, чтобы на губах не остались крошки.

— Вы тоже любите играть в скрабл? — спросил Атта.

— Нет, — покачал головой Хофмейстер. — В этом я не слишком силен.

— Но, пап, ты же раньше часто со мной играл.

Его дочь подняла на него удивленный взгляд. Как будто он сказал неправду.

— Да нет, я, конечно, играл в скрабл, но мне, например, гораздо больше нравилось, когда мы играли в «Риск» или в «Монополию», или в карты.

— Так давайте сегодня поиграем в «Монополию», господин Хофмейстер? — предложил Атта.

Хофмейстер уставился на него, человека, который из кожи вон лез, даже нюхал в саду цветочки, лишь бы понравиться отцу своей девушки. Но только в случае с Хофмейстером это было ни к чему. Его так и подмывало сказать: «Не старайся. Тебе не поможет».

— Хорошо, — сказал он вслух. — Если я ее найду, то сегодня вечером мы непременно сыграем.

После этого Хофмейстер вернулся в сад и сосредоточился на работе, чтобы ни о чем не думать.

Часов в пять, когда он обрезал с яблони сухие ветки, к нему вдруг подошел Атта.

Хофмейстер выключил бензопилу и слез с лестницы.

— Я